Когда Марк увидел «крабик», он впервые ударил Аннет. Не больно, но страшно. А потом сорвал с ее волос заколку и выкинул с балкона. В «крабике» осталось несколько светлых волосков. Ночью Аннет тихонько выскользнула из квартиры и побежала на улицу. Ступени холодили босые ноги. Аннет испачкала в земле подол рубахи и порвала рукав, пока ползала в палисаднике. Заколка висела, зацепившись за ветку шиповника, неярко поблескивая в свете фонарика. С тех пор Аннет носила заколку в сумке, надевая только на улице.

– Ты слишком легкомысленна. – Лоренс сидел на перекладине и опять хмурился. – Тебе нужно думать о будущем.

Аннет раскачивалась на детских качелях с выломанной доской и разглядывала заколку. Сине-зеленые камни напоминали ей глаза мамы. Такими они были до тех пор, пока не появился Марк. Лоренс злился, пыхтел и морщил веснушчатый лоб. Аннет закрыла глаза, подставляя лицо холодному ветру. Ветер трепал волосы, пытаясь вырвать их из цепких зубьев «крабика». Ветер пах вчерашним борщом, стираным бельем и плациндами. Послышались удаляющиеся шаги. Лоренс даже топать умел обиженно.

– Сейчас не стоит ходить без шапки.

Аннет открыла глаза. Лоренса рядом не было. Перед ней стоял чернявый мужичок с золотым зубом, посверкивающим из-под усов.

– Весна еще холодная, можно простудиться. – Мужик легко перемахнул через перекладину и сел на место Лоренса. На дубленой коже руки мелькнул якорек.

«Вербовщик», – мысленно ахнула Аннет.

Про вербовщиков в городе знали все. Вербовщики приходили в город весной. Разговаривать с ними было опасно.

– Мне домой пора. – Аннет боком сползла с качелей и отступила к подъезду. Под ногой хлюпнуло, и в правом ботинке противно намокли пальцы.

– Почти море, – хмыкнул вербовщик, кивнув на лужу, в которой стояла Аннет. – Хочешь, я расскажу тебе про море?

Глаза у вербовщика были пронзительного сине-зеленого цвета.

Когда Аннет сказала, что уезжает, Марк ударил ее во второй раз. Мама тихо плакала у окна. У ее ног щетинилась осколками разбитая банка с проделом. Продел был последний, а до пенсии Марка оставалось еще пять дней. Это было странно, но приходящие на счет деньги Марк называл пенсией.

– Я вам буду деньги присылать. – Аннет поморщилась, получилось фальшиво и по-детски. Словно у гроба с покойником рассказы о том, что усопший будет их всех вспоминать. Какие воспоминания могут быть там. Заколка с сине-зелеными камнями была надежно спрятана на дне деревянного чемоданчика. Как раз между старой ночнушкой и теплой флисовой кофтой. Рядом с «крабиком» лежала бумага от вербовщика. Лоренс провожать ее так и не пришел.

Уже на вокзале, с оглядкой на отошедшего за сигаретами Марка, мама суетливо повесила на шею Аннет потертую цепочку с якорьком. И тут же прикрыла цепочку воротом пальто. Глаза у мамы были выцветшие серые. Аннет неловко чмокнула маму в щеку и полезла в скрипучий прокуренный вагон. Прощаться с Марком ей не хотелось.

Когда поезд, ревматически скрипя суставами, тронулся, пошел дождь. Серые капли перечеркивали пыльное стекло вагона. Мимо окна проплыли ржавая урна и сигаретный ларек. У ларька стоял Марк. В опущенной руке его была пустая сигаретная пачка. Целые сигареты белыми росчерками валялись на заплеванном асфальте. Лицо Марка было мокрым.

Ехать нужно было двое суток. Море было далеко. На соседнем сиденье ехала тетка лет сорока, одышливая и молчаливая. Аннет достала бумагу вербовщика и еще раз пробежала глазами заученные наизусть строки. Попутчица посмотрела на якорек в углу листа, всхлипнула и полезла в авоську доставать свертки с едой. Она разворачивала промасленную бумагу и выкладывала перед Аннет пирожки с капустой и маслом, рыжие крапчатые яйца с треснувшей скорлупой и темное пенное пиво. Пиво Аннет не любила, но отказаться не было возможности. Кто у тетки там, Аннет спрашивать не стала. Ее решимости хватало только на тягучее молчание, перестук колес и темное пиво. За окном проплывали потемневшие от дождя срубы домов, ивы, склонившие до земли голые ветки, и выцветшие вывески полустанков. Встречный ветер пах паровозным дымком, дождем и ожиданием.

Ранним утром Аннет соскочила с высокой ступеньки на потрескавшийся асфальт перрона. В ладони у нее были зажаты несколько монет. На станции грузная торговка, закутанная в цветастую шаль, продавала пирожки с повидлом. Поезд лязгнул и пошел, набирая ход, когда Аннет торговалась с ней за пирожки. Монеты сыпанули на перрон, Аннет бросилась догонять поезд. И успела заскочить в последний вагон, едва не вывихнув руку. Но отстать от поезда было никак нельзя. Аннет обернулась. Торговка стояла, бессильно опустив руки. Пирожки сыпались из пакета на грязный асфальт. Глаза ее были темно-серые.

Вечером Аннет задремала, закутавшись в одеяло. Ее познабливало, и попутчица принесла ей стакан чая в высоком подстаканнике. Аннет снилось море – большое и серое. Оно тянуло к ней грязные лапы в белых пенных манжетах и утробно пело. Проснулась Аннет в слезах, когда поезд остановился. На улице была темная южная ночь, хрусталики звезд перемигивались с оранжевыми огоньками окошек. Вдалеке огромное и невидимое грозно сопело море.

До общежития Аннет добралась только на рассвете. Серые стены двухэтажного дома окрасили первые лучи восходящего солнца. Молчаливый комендант с деревянным протезом вместо ноги и желтыми прокуренными усами отвел ее на второй этаж и кивнул на комнату с номером двадцать три. Дверь оказалась незапертой, и комендант ушел, стуча протезом. В комнате был мятый алюминиевый чайник, стол и две кровати. На одной из них спала, закутавшись в одеяло, немолодая женщина. Ее темные с проседью волосы разметались по тощей подушке. На руке было тонкое серебряное кольцо и якорек между большим и указательным пальцем. Аннет бросила сумку на свободную кровать и включила чайник. До начала занятий оставалось два часа.

Занятия проходили в здании старой школы. За приземистыми партами сидели немолодые мужчины в серых прорезиненных робах, худощавые ребята с тонкими, почти светящимися лицами. Девушка оказалась всего одна – Аннет. Инструкторов было двое. Один – чернявый мужичок с золотым зубом и якорьком на запястье, вторая – ее соседка по комнате.

Учили их без всякой жалости, не делая скидки ни на возраст, ни на пол. Обед приносили в серых пластиковых судках прямо в класс. Перерыва между занятиями едва хватало мужикам, чтобы выкурить сигарету. Аннет не курила, просто бесцельно смотрела в окно на яркую и шумную, как базарная торговка, южную весну. Знания забивались в голову монотонным голосом инструктора, вытесняя из нее все остальные мысли. Имена однокурсников и инструкторов стерлись из памяти, как ненужная информация. Ночами Аннет плакала в подушку. Но от усталости, а не от тоски по дому. Дом она помнила смутно, мамино лицо смазывалось, расплываясь в белое неясное пятно. От Марка осталось только имя и удушливый неприятный запах. Лоренс пару раз приходил во снах и обиженно-укоризненно смотрел на Аннет, вызывая только глухое раздражение. Когда скулеж Аннет доставал соседку, она, кряхтя, поднималась с кровати и приносила девушке стакан воды. Аннет пила, лязгая зубами о края стакана, и засыпала, проваливаясь в колодец сна без сновидений и назойливого Лоренса.

Накануне выпускных экзаменов всех по очереди вызывали к директору. Когда до Аннет дошла очередь, та робко вошла в кабинет, отделанный сосной. В кабинете пахло книжной пылью, морем и выбором.

– Ты знаешь, зачем ты идешь в море? – Директор поправил манжеты рубашки, впивавшиеся в толстые запястья.

– Структурная решетка этого мира износилась и требует постоянной поддержки. Движение времени замедляется и на переломе года требует дополнительного усилия, чтобы перевалить через его пик. Если не приложить наши усилия, время может остановиться. Если не ремонтировать разрушающуюся решетку, время может остановиться. Морю в равной степени нужны как ремонтники, так и двигатели… – Аннет бормотала заученные до автоматизма слова.