– Би-иии-п ту туии вип! – воспроизведённый ответ дроида Хан понял не иначе как «Может, и удалось бы всё уладить, если бы ты дал возможность немного поработать…»

– Хан? – вмешалась Лея. – Хан, всё будет хорошо. Мы вернём «Сокол».

Он не слушал её. Он не мог слышать её. Он мог только стоять с ней на руках и смотреть.

Смотреть, как кто-то активировал репульсоры «Сокола». Смотреть, как его корабль медленно поднимался к своду пещеры и разворачивался к выходу. Смотреть, как оживали досветовые двигатели, которые уносили его корабль прочь.

Смотреть, как исчезавший корабль распарывал ему грудь, разрывал сердце в клочья и увозил вместе с собой его душу.

Хан бережно опустил Лею на ноги. Девушка прижалась к нему и обняла за шею.

– Хан?

Он не отреагировал. Он только стоял столбом, уставившись куда-то за пределы пещеры.

Подошёл Чубакка и положил ладонь на плечо Леи.

– Роувор, – мягко произнёс он.

Девушка кивнула и, отпустив Хана, направилась в туннель вслед за вуки и Р2-Д2.

Хан ещё долго стоял на месте, ощущая увесистую ледяную глыбу там, где должно было биться его сердце.

Наконец, он сделал глубокий вдох и освободил наполненные лёгкие длинным выдохом.

– Что ж, могло быть и лучше, – подвёл он итог и, повернувшись, поспешил за своими друзьями.

Звёздные истребители заполонили пространство вокруг «Памяти Альдераана», испещряя выхлопами двигателей и нарезая петли с такой скоростью, что в видимом спектре походили на кружившиеся, едва уловимые солнечные блики. Даже сенсорный массив крейсера с трудом успевал отличить союзный корабль от вражеского, да и то – с большой долей вероятности, ввиду недостатка точных показаний. Интенсивность битвы, казалось, усиливалась в разы с каждой световой секундой, приближавшей крейсер в планете.

Лэндо стоял на мостике, вглядываясь в мониторы и скрестив руки за спиной; лицо генерала не выражало совершенно никаких эмоций и было скорее пустым. Лишь сновавший туда-сюда взгляд, выхватывая то истребители, то крейсеры, указывал на предельную степень его концентрации. Фенн Шиса, находившийся позади и меривший палубу шагами, напротив, нервничал всё сильнее и сильнее, и было отчего, поскольку истребители и не думали прекращать взрываться, разбрызгивая во все стороны раскалённые добела обломки. Подбитых судов было так много, что обломки уже перегрузили противоударный щит «Памяти Альдераана» и теперь сотрясали обшивку, заодно оставляя трещины в лобовых иллюминаторах из транспаристали.

В конце концов Шиса не выдержал.

– Лэндо, то есть генерал Калриссиан, мы больше не можем здесь ошиваться!

– Я кручусь как могу, – поправил его Лэндо, – а вот ты ошиваешься на одном месте.

– Я должен забросить своих ребят в космос. Мы должны быть там!

– Если считаешь нужным, можешь самолично присоединиться к битве. Всё-таки я – последний человек в галактике, который осмелится приказывать лорду Мандалору. Но коммандос ― не «твои ребята». По крайней мере, в данный момент. Они работают на меня.

– Но… но… – Не в силах подобрать нужные слова, Шиса только с горячностью махнул рукой в сторону битвы снаружи. – Мы уже отрезаны, и они жмут нас к планете.

Лэндо обернулся, сияя удивительно широкой улыбкой.

– Да ладно?

– Генерал! – прервал их офицер связи, глядевший на свой экран. – Есть визуальное подтверждение того, что к звезде приближается скопление астероидов. Схождение с её короной через… три минуты, сэр!

Лэндо кивнул.

– А солнечные вспышки?

– Уже начали полыхать, сэр… согласно анализу датчиков, через двенадцать минут нас настигнет резкий радиационный скачок, достаточно мощный, чтобы вынести из строя все дефлекторные щиты в системе. И тогда останется лишь час, чтобы мы поджарились окончательно…

– Хорошо, вы его слышали, – подытожил генерал. – Выводите все суда и отправляйтесь к ночной стороне Миндора, затем выпускайте спасательные капсулы. Скажите Пронырам, чтобы взяли с собой ещё две эскадрильи и прикрыли капсулы.

– Лэндо, ты должен задействовать моих солдат! – запротестовал Шиса. – Нас ждёт резня.

– Нет, вовсе не ждёт.

– Три эскадрильи в жизни не прикроют такую кучу капсул, а эти разбойники не берут пленных!

– Неважно, – решительно обрубил Лэндо. – Пусть разнесут капсулы на куски. Чем охотиться на нас, пусть займутся чем-то ещё.

– Что?

– Мы выпускаем только капсулы, смекаешь? Пустые капсулы. – Лэндо покачал головой. – Ты правда подумал, что я собираюсь распылить свои силы на том полушарии, где они будут как на ладони у врага? Только не с таким генералом, мой друг.

– Значит… – Фенн внезапно задумался, вглядываясь в лобовые иллюминаторы. – Да, теперь смекаю: если зайти с ночной стороны, планета прикроет от солнечных вспышек… тогда двигаемся на малой высоте через атмосферу… но если ты планируешь подвести крупные корабли к этой вулканической базе, вначале придётся разгромить наземные огневые средства – турболазеры, ионные пушки… и в первую очередь эту гравитационную пушку. Ну и как ты намереваешься осуществить штурм?

– Сложная задача. – Тем не менее, Лэндо всё ещё улыбался. – Ты случайно не в курсе, где бы поблизости достать, скажем, пять или шесть сотен мандалорских суперкоммандос?

Фенн поморгал, затем ещё и ещё, и, наконец, почувствовал, как и по его лицу расползается улыбка.

Хотя в данный момент он не находился в сознании, Люк чувствовал, что что-то происходит не так.

Он чувствовал… холод.

Невыносимый холод. Его и раньше настигало нечто подобное – пару лет назад, на Хоте, когда его отделяли считанные сантиметры от замерзания насмерть, но на выручку пришёл Хан – однако теперь всё было иначе. Холод ощущался как ползучее, прогрессирующее окоченение, как накатывающая слабость, которая постепенно растекалась по всему телу и связывала по рукам и ногам, не давая двинуться ни одной застылой мышце. Однако этот холод парализовал Люка таким образом, чтобы он вовсе не пребывал в блаженно-бесчувственном состоянии. Каждую пору его кожи пронизывали крошечные иглообразные кристаллики – холоднее полярной стужи, настолько холодные, что обжигали, холодные, как жидкий воздух – и украдкой скользили по нервам тончайшими льдинками.

И с холодом наступила тишина.

Почти осязаемая тишина, на грани забвения, более глубокая тишина, чем может испытывать живое существо: не просто отсутствие каких-либо звуков извне, но и отсутствие самого понятия «звук». Ни шёпота дыхания, ни журчания струившейся по артериям крови, ни малейшего стука сердца. Ни даже самого туманного, рассеянного отзвука стягивания или трения об его кожу.

Но холод и тишина имели более глубокую природу, чем просто физические ощущения. Они пребывали в его снах.

Эти сны протекали невероятно медленно, словно ледники, отличаясь безликими часами абсолютно безучастного созерцания пустоты; часы сменялись годами, годы растягивались в бесконечные тысячелетия, в которые одна за другой гасли звёзды. Он ничего не мог предпринять, потому что ничего и не оставалось. Только смотреть, как умирают звёзды.

И на месте каждого погасшего светила тоже ничего не оставалось. Даже ощущения какой-то нехватки, потери. Оставался только он сам. Где-то витающий. Свободный от всего. От мыслей, от чувств. Навсегда. Почти навсегда.

Первая за миллион лет мысль формировалась целое следующее десятилетие, просачиваясь каплями в час по чайной ложке. Спи. Это конец всему сущему. Не осталось ничего, кроме сладкого забвения.

Вторая мысль, напротив, промелькнула в сознании моментально, всего за секунду. Подожди-ка… кто-то другой держит в голове те же мысли, что приходят и мне.

Выходит, на краю вселенной он был не одинок.

Даже в застынувших снах о вечности он остро ощущал Великую Силу. Направляемый и поддерживаемый неизменной спутницей, он открылся сонной мысли и втянул её в центр своего естества, чтобы как следует изучить эту мысль, повертеть в воображаемых ладонях так и эдак, словно необычный камешек.