И?

И нужно срочно бежать к Аполлонову и менять программу. Сначала матч в Загребе с Молодёжкой «Динамо», а потом в Белграде с Молодёжкой «Партизана» или «Црвены звездны», а в идеале с обеими командами. А потом все три к нам.

Аполлонов на телефонный звонок ответил сам без всяких секретарей и пару минут слушал новые прожекты молнией стукнутого Вовки. Молча слушал, не перебивал и трубку не бросал, что уже вселяло надежды.

— К восьми вечера домой приходи. Есть две новости, ну, заодно и о футболе поговорим. Ох, втравил ты Наташку Володя. Ох, втравил. — И трубку положил. Не дал оправдаться, что идея-то была мамы Тони. Он просто поддался на «уговоры».

— Почему только «Партизан». Тогда ЦДКА четыре матча провёл: 3:4 выиграл у Партизана, потом вничью 2:2 сгонял со Сборной этого самого Загреба, в Сплите у местного «Хайдука» выиграл 0:2. И потом опять в Белград вернулся и как раз с «Црвеной Звездой» сыграл 1:3, выиграл. И это без Боброва. С ним разорвали бы ту Югославию…

— На Британский флаг порвали, — хмыкнул Фомин.

— На Британский?

— Ну, Аркадий Николаевич, он у них и прямой крест имеет и Андреевский, на восемь кусочков развален.

— На Британский флаг порвали! Хорошо! Звучит! Запомню. В общем, предварительная договорённость о вашей поездке в Югославию есть. Может быть, вам просто повторить маршрут ЦДКА. Люди … Ну, которые тот матч организовывали, а потом туда ездили, все на месте. Так, что, думаю, особых проблем нет. Слушай, Володя, я вот тебе регулярно поражаюсь, то ты знаешь то, что другим неведомо, то элементарных вещей не знаешь. Вся страна в декабре 1945 года в километровые очереди за газетами выстраивалась, чтобы узнать, как ЦДКА играет в Югославии. А ты тут Америку открываешь. Словно и не знаешь об этом, — генерал развёл руками, типа, как так, брат.

— Аркадий Николаевич, я не помнил, как у меня отца с матерью звать, когда очнулся после удара молнии. Хорошо хоть говорить не разучился. А школьную программу тоже всю забыл.

— Бляха муха, забываю всё время, что ты стукнутый по голове. И что ни чему тебя это не научило. Всё время башку свою дурацкую под удары подставляешь. А вдруг у тебя после всех этих ударов дети дебилами родятся. Вот скажи, оно мне надо — внуков дебилов. Как там термин есть? Дуан?

— Даун.

— Вот, вот, зачем мне внуки дауны. Может, тебе ещё в Кащенко полежать. Пусть они в тебя всяких разных иголок повтыкают, электричеством полечат. Хочешь? Стой. Вот говоришь, всё забыл, а термин специальный медицинский знаешь. Это как?

— Вспомнил.

— Чего вспомнил, почему термин знаешь? — наклонил голову Аполлонов на бок, к космосу прислушиваясь.

— Стадион в Загребе называется «Максимир».

— Понятно. Он — Максимир, а ты дебил. Поэтом скоро с тобой стану.

Сидели за почти праздничным столом. Или вообще за праздничным. Мама Тоня по такому случаю вместе с … Как это ипостась называется? Ну, не актриса же? Сейчас с актрисами всё сложно. Как называется человек, которого в массовках задействуют или в эпизодиках мелких? Словом, с массовочницей сварганили пирог из ревеня. Большой такой ароматный, истекающий при откусывании горячим кисло-сладким соком. И тесто поднялось в меру. Воздушное, белое, чуть дрожжами отдаёт. Корочку сверху помазали яйцом и она светло-коричневая от румянца и похрустывает. Эх, мать его за ногу, жениться пора. Каждый бы день массовочница пирог такой стряпала после двухсекундного эпизодика в документальном фильме. Про корочку Фомин не большой специалист. Мама Тоня рассказала:

— Если смазывать только желтком, корочка получается очень румяной, коричневатой, яркой, глянцевой. Обычно делаю смесь из желтка с водой или молоком, в пропорции на один желток ложка жидкости.

Даже слушать приятно, не то что пробовать.

В будущем великий режиссёр, а пока не очень великий — Альберт Александрович Гендельштейн, он же по совместительству зять Утёсова, снимает сейчас документальный фильм «В гостях у старейших». И вот там решил в эпизодике, несколько секунд длящимся, запечатлеть Наташу. Не потому, что прямо без неё фильм провальный выйдет. Нет. Это нужно для дела. Решил товарищ Гендельштейн … Нет, по порядку. После того, как они с Наташей спели все четыре песни, последней свою первую, «А до этих пор, где же ты была», долго все охали, ахали и переживали, какой талант пропадает. Вовка на себя это не экстраполировал. Чего уж сову на глобус натягивать. Это они про феерическую вокальную партию зеленоглазки и искромётные её же проигрыши на саксофоне. Умничка. Красавица. Комсомолка.

Стоп. Комсомолка. Сели пить чай, что почти Любовь Орлова накрыла в огромной гостиной. А Вовке все комсомолка покоя не даёт. Из фильма Гайдая. Песенку она там про медведей поёт.

— Альберт Александрович, вы же документалист?

— Ну, можете меня с этим поздравить, — сделал вид, что гордо нос задирает. А нет, именно, гордо нос задрал.

— Поздравляю! — Поржали дружно. — Альберт Александрович, представьте документальный фильм, снятый по песне «До свидания мальчики». Идёт выпускной бал. Это 21 июня 1941 года. Потом слова Молотова, потом очередь в военкомат. И всё это под мотив песни, но без слов. Просто гитара, небольшим фоном. А потом идёт загрузка в воинский эшелон, девушка провожает одноклассника, с которым танцевала на выпускном, и начинается песня. И в это время документальные кадры боёв, взрывы, танки фашистские ползут, потом этот парень берёт гранату и бежит на танк, в него попадают пули, но он продолжает бежать. Останавливается после очередного попадания пуль в него и оглядывается на нас. В эту секунду кино становится цветным. Видны алые пятна крови на телогрейке, струйка крови показывается изо рта. Он улыбается, закрывает глаза и кидает гранату под гусеницу танка. Фильм снова становится чёрно-белым.

В это время начинается второй куплет песни. И там, узнав от матери парня про похоронку, девушка идёт в военкомат и записывается в санитарки. Потом медсанбат показан, и она тащит с поля боя бойца. И в это время взрыв снаряда. И фильм опять становится цветной. И похожие на них мальчик и девочка слушают под столбом о капитуляции Германии.

— Боже мой, — всплеснула руками мама Тоня. И все женщины за столом опять заплакали.

— Нда, молодой человек, это жёстко. Да меня расстреляют за такой фильм. Но мысль я уловил. Надо парня и девушку оставить живыми и именно они, обнявшись, слушают в Берлине о капитуляции Германии. А потом вальс и они кружатся где-то перед разрушенным рейхстагом. Вот это уже другое дело.

— Альберт, немедленно начинай снимать этот фильм, — стукнула кулачком пухленьким по столу Дита.

— И, правда, Бертик, нужно это снять, — Елена Иосифовна Утёсова кулачком не стукала, а посмотрела почти просительно, но и с нажимом. Как на непослушного мальчика. «Бертик, иди, делай уроки».

— Кхм. Это ведь не моя частная студия. Я на «Моснаучфильме» работаю.

— Ты вашему редактору все расскажи. Уверена, он человек разумный и всё сразу поймёт, — отринула возражения Дита. — Альберт, я на тебя обижусь.

— Кхм. Мне нужна запись песни. Наташа очень хорошо спела. Только ей учиться надо. В Консерваторию поступить. Всё, всё, — видя, что жена начинает вставать и в руке у неё ложка, — замахал режиссёр руками. Я попробую. Ничего не обещаю. Да, Наташа, я тебе выпишу пропуск на киностудию. Мы ведь военные фильмы снимали, там всё строго у нас на киностудии. Я попробую тебя снять в небольшом эпизодике. Нужно понять, как ты держишься, как выглядишь на экране.