Но чего не сделаешь, чтобы зелёные глаза светились радостью. Приехали вчетвером к Утёсовым. Кроме самих Утёсовых послушать молодое дарование приехала и его дочь Эдит или Дита с мужем. «А кто у нас муж»? Нет не волшебник, всего лишь известный кинорежиссёр Альберт Гендельштейн. Который впоследствии даже в Каннах приз отхватит.

Семейство див встретило в полном параде. И мать, и дочь все в золоте и бриллиантах. Мужская же составляющая — во фраках. Прямо, приём во дворце. Когда Наташа нацепила на себя гарнитур с зелёными камнями, Вовка на неё зашипел. Зачем? Мы туда не пиписьками меряться едем. Их не превзойти в бриллиантовости. И главное — это для будущей «дружбы» противопоказано. Нужно выглядеть очень скромно, пусть звёзды потешат свое эго.

Вовка специально купил даже пластинку и поставил у Аполлоновых на граммофон с песней этой Эдит. «Песня о неизвестном любимом». С точки зрения искусства — хрень полная, противный детско-писклявый голосок. Но сейчас все певицы поют таким. Потому, наверное, и рванёт вверх Эдита Пьеха. Другой голос, настоящий.

Мама Тоня тоже всё золото, что было в доме надела, даже с дочери цепочку сняла. Фомин тяжело вздохнул, отвёл Аркадия Николаевича и объяснил, что это будет неправильно. Не богатством же едем меряться. Нужно наоборот — выглядеть как можно скромнее. Нет маленького чёрного платья? Наташу уговорил надеть то синее, что ей чуть мало и белые гольфы. Девочка. Припевочка. Глава семейства заржал и сказал, что встревать в это не будет. Если на русский перевести, то звучит это так: «Я жизнь не на помойке нашёл».

Пришлось самому. Пять минут. Десять. Как там про пять стадий?! Все пять отразились на лице. На губах. Всё они изобразили.

— Тоня опаздываем, ты готова? — прервал воспитательный процесс голос Аркадия Николаевича.

Мама Тоня фыркнула и пошла к двери в золоте, но дойдя до зеркала, что висит в прихожей, остановилась и поглядела на себя.

— Володя, ты умный мальчик. — И сняла с себя всё, даже серёжки.

А вот дамы семейства Утёсовых не поскупились, все в бриллиантах предстали, как ёлки новогодние блистают. Дита на пластинке выглядела просто красавицей. На самом деле, была довольно толстенькой, и при этом слишком зализанной. Наверное, мода такая. Себе бы такой жены Фёдор не хотел.

Уселись, Вовка забрался за фикус на стул с гитарой, а сильные мира сего завели разговоры про погоды. Так это смешно смотрелось со стороны, что Вовка даже успокоился, перестал его бить мандраж. Великий певец? Да, бесспорно. Ну, и что, а Аркадий Николаевич — великий организатор. А Фёдор Челенков — великий футболист. Шутка юмора. А сейчас они с Наташей им споют песни, которые на века останутся, когда уже про «Песню о неизвестном любимом» ни один человек даже и не вспомнит.

Наконец, приличия были соблюдены и Мэтр своим хриплым голосом произнёс долгожданное:

— Молодые люди вы я вижу с инструментами пришли. Споёте нам что-нибудь ваше — молодёжное.

Так засмеяться захотелось Фомину. Цирк уехал, клоуны остались. С ним блин сам Каганович договаривался, а он тут Ваньку валяет.

— Вам хочется песен? Их есть у меня.

Хотели они с Наташей начать с песни Григория Кропивского «Это просто Война». Там зеленоглазка могла блеснуть проигрышем на саксофоне. Только встреча семейства Наташу, Вовка видел, выбила из колеи. Какой там саксофон. Налажает. Нет. Бросим сперва тактическую ядерную бомбу. Прорвём эшелонированную оборону. Растопим лёд сомнения радием.

— Наташ, отложи инструмент, споём «До свидания мальчики» на два голоса.

Как сомнамбула.

— Наташ! Очнись! «До свидания, мальчики». Начинай. Нет. Вступишь на второй строчке. Соберись. Подошёл, ущипнул за мочку уха.

— Ай! Ты что?! Люди!

— Наташ. Соберись. Начнём.

Нет. Анжелику Варум не перепеть. Там такой голос. А ему далеко до самого Окуджавы. Зачем всё это. Угробим песню. Вовка смотрел на Наташу. Специально отвернул стул от «зрителей». Свой женский первый куплет завалила, на троечку с плюсом. Два раза не попала в ноты, а вот последний припев, после его мужского про платьица белые, спели замечательно, Вовка сам почти кураж поймал.

Встал, повернулся. Ну вот, картина маслом. Это вам не про Париж петь. Утёсовы плакали все вчетвером, вместе с двумя Аполлоновыми и какой-то тёткой, что сунула нос в комнату из-за занавески на двери. Опять Любовь Орлова в роли домработницы.

Момент мог бы длиться и дольше. Прямо всхлипывала тётка за занавеской и под эти всхлипы лились тонкими ручейками слёзы у остальных. Испортила все Антонина Павловна. Нет, не специально. Просто гордость за дочь.

— Правда, ведь, молодцы?

— Это что было? Кто эту песню написал?! — Очнулся с противной стороны первым кинорежиссёр Альберт Гендельштейн.

— Постойте, папа, пусть ещё раз споют, — Дита выхватила у мужа из нагрудного кармана пиджака платок и, утерев сопли, сунула ему назад, в карман.

— Кхм, — папа, тоже из кармана платок достал, хотел глаза промокнуть, но увидев состояние жены сунул ей, сам кулаком утёрся. — Девушка …

— Наташа — подсказала мама Тоня.

— Наташа, а можете чуть ниже. — Точно вот Вовка нихрена не музыкант, но сравнивая с Варум понимал, что слишком высокий голос у боевой подруги.

— Попробую …

Нужно, срочно, пока момент не ушёл, решил Фомин и задел струны немецкой гитары.

На этот раз слёзы сдержали. А Наташа успокоилась и спела гораздо лучше и чуть ниже. Он-то сам постарался голос Окуджавы речетативный выдать.

— Ах, как хорошо! — бросилась обнимать Наташу Дита.

— Да, это твёрдая пятёрка по пению, — попытался пошутить режиссёр и был зашикан, — Чего я? Я говорю, что очень здорово. Нужно обязательно исполнить её на радио. Я договорюсь.

— Ой, спасибо вам, — Антонина Павловна хотела броситься обнимать Альберта, но Аркадий Николаевич её чуть притормозил.

— Там ведь ещё три песни есть. Может, нужно все их послушать.

— Этого же уровня?! — прямо выпучила чёрные глаза Дита.

— Ну, не нам судить. Володя, спойте про фотографии.

— «Это просто война» называется. Наташ, бери саксофон.

Да, а тут Зару не перепеть. Но с саксофон получилось великолепно. И Наташа ни разу не сфальшивила.

И опять слёзы. А вы как хотели? Пятьдесят лет прогресса.

— Кхм, Дита, принеси, пожалуйста, капель, что-то сердце зашлось, — Леонид Осипович и, правда, бледный сидел.