– Мария-Антуанетта не попалась бы на удочку господина Байи и сумела бы поставить злосчастного астронома с его притворным почтением на место.

Людовик XVI внимательно слушал начало речи г-на Байи, но вовсе не слышал ее конца; не слышал он и речи господина Делавиня, главы выборщиков, он пропустил ее мимо ушей от первого до последнего слова.

Однако когда речи кончились, король, боясь разочаровать ораторов, желавших доставить ему радость, ответил очень достойным образом; ни словом не упомянув о том, что он услышал, он сказал, что почести, которые воздал ему город Париж и избиратели, ему бесконечно приятны, после чего отдал приказ ехать дальше.

Но прежде чем продолжить путь, он отослал своих телохранителей, дабы ответить милостивым доверием на полуучтивость городских властей в лице избирателей и г-на Байи.

И карета, одна среди огромной толпы солдат Национальной гвардии и любопытных, поехала быстрее.

Когда карета пересекала площадь Людовика XV, на другом берегу Сены раздался выстрел и белый дымок, словно дым ладана, поднялся в голубое небо и тотчас развеялся.

Жильбер содрогнулся, как будто в нем отозвался этот выстрел. У него на секунду перехватило дыхание, он почувствовал острую боль и схватился за сердце.

В то же самое время близ королевской кареты раздался отчаянный крик, какая-то женщина упала, пронзенная пулей ниже правого плеча.

Пуговица на сюртуке Жильбера, большая граненая пуговица вороненой стали, какие были в моде в ту эпоху, тоже была задета пулей.

Пуговица сыграла роль кольчуги, пуля отскочила от нее; именно в это мгновение Жильбер почувствовал резкую боль и толчок.

Кусок его черного жилета и клок жабо были оторваны.

Эта пуля, отскочившая от пуговицы Жильбера, насмерть поразила несчастную женщину – ее, умирающую, истекающую кровью, поспешно унесли.

Король слышал выстрел, но ничего не видел. Он с улыбкой наклонился к Жильберу:

– Там не жалеют пороха в мою честь, – сказал он.

– Да, ваше величество, – ответил Жильбер.

Он побоялся открыть его величеству, что он думает об этой овации.

Но в глубине души он признал, что у королевы были причины тревожиться, ведь если бы он не заслонял собой дверцу кареты, эта пуля, отскочившая от его стальной пуговицы, попала бы прямо в короля.

Чья же рука совершила этот меткий выстрел? Тогда этого не захотели узнать.., и теперь этого никто никогда не узнает.

Бийо, у которого от всего, что он увидел, вся краска схлынула с лица, не сводя глаз с дыры на сюртуке, жилете и жабо Жильбера, заставил Питу еще громче кричать: «Да здравствует отец французов!»

Впрочем, величие происходящего быстро вытеснило из памяти людей этот несчастный случай.

Наконец, проехав мимо Нового моста, где его встретили пушечным салютом, – пушки, по счастью, не стреляют пулями, – Людовик XVI въехал на Ратушную площадь.

На фасаде Ратуши красовалась надпись крупными буквами – днем они были черными, но с наступлением темноты должны были зажигаться и сверкать. Надпись эта была плодом хитроумных рассуждений городских властей.

Она гласила:

«Людовику XVI, отцу французов и королю свободного народа».

Новая антитеза, еще более разительная, чем та, которую придумал Байи, исторгла крики восторга у всех парижан, собравшихся на площади.

Эта надпись привлекла взгляд Бийо.

Но поскольку Бийо не знал грамоты, он попросил Питу прочитать ее вслух.

Затем он попросил прочесть надпись еще раз, словно в первый раз не расслышал.

Когда Питу повторил ее слово в слово, фермер спросил:

– Там так и написано? Прямо так и написано?.

– Конечно, – ответил Питу.

– Городские власти приказали написать, что король – это король свободного народа?

– Да, папаша Бийо.

– Ну коли так, – вскричал Бийо, – и коли нация свободна, то у нее есть право преподнести королю свою кокарду.

И бросившись к Людовику XVI, который выходил из кареты у крыльца Ратуши, он спросил:

– Ваше величество, видели вы на Новом мосту на бронзовом памятнике Генриху IV национальную кокарду?

– Да, ну и что? – спросил король.

– Как что? Ваше величество, если Генрих IV носит трехцветную кокарду, то и вам не зазорно ее носить.

– Конечно, – смешался Людовик XVI, – и если бы она у меня была…

– Так вот! – сказал Бийо, возвышая голос и поднимая руку. – От имени народа я преподношу вам эту кокарду вместо вашей и прошу вас принять ее.

Подошел Байи.

Король был бледен. Он начинал чувствовать, что на него оказывают давление. Он вопросительно посмотрел на Байи.

– Ваше величество, – сказал Байи, – это отличительный знак всех французов.

– В таком случае, я его принимаю, – ответил король, беря кокарду из рук Бийо.

И сняв белую кокарду, он прикрепил к своей шляпе трехцветную.

По площади прокатилось громкое победное «ура». Жильбер отвернулся, глубоко уязвленный. Он считал, что народ слишком быстро наступает, а король слишком быстро сдает позиции.

– Да здравствует король! – крикнул Бийо, подавая сигнал к новому взрыву рукоплесканий.

– Король умер, – пробормотал Жильбер, – во Франции больше нет короля.

Тысяча поднятых шпаг образовала стальной свод, протянувшийся от того места, где король вышел из кареты, и до самой залы, где его ждали.

Он прошел под этим сводом и скрылся в Ратуше.

– Это вовсе не Триумфальная арка, – сказал Жильбер, – это Кавдинское ущелье. – И добавил со вздохом. – Боже мой, что скажет королева?

В Ратуше короля встретили с большим почетом: его называли Спасителем свободы.

Короля попросили выступить, ибо жажда речей становилась день ото дня все сильнее; королю же хотелось наконец узнать, что думают на самом деле его подданные. Поэтому, прижав руку к сердцу, он произнес только одну фразу:

– Господа, вы всегда можете рассчитывать на мою любовь.

Пока он слушал в Ратуше сообщения правительства, – ибо начиная с этого дня во Франции вдобавок к власти короля и Национального собрания появилось настоящее правительство, – народ на улице глазел на прекрасных королевских лошадей, позолоченную карету, лакеев и кучеров его величества.

Питу после ухода короля в Ратушу накупил на подаренный папашей Бийо луидор синих, белых и красных лент и, смастерив из них национальные кокарды всех размеров, украшал ими уши лошадей, сбрую и весь экипаж.

Толпа последовала его примеру и превратила королевскую карету в настоящую лавку кокард.

Кучер и выездные лакеи были увешаны ими.

Кроме того, несколько дюжин запасных кокард оказались в самой Ратуше.

Надо заметить, что господин де Лафайет, верхом разъезжавший по площади, пытался разогнать этих ревнителей национального флага, но это ему не удалось.

Поэтому, когда король вышел из Ратуши, он увидел всю эту пестроту и издал удивленный возглас.

Затем он знаком подозвал к себе господина де Лафайета.

– Господин де Лафайет, – сказал король, – я искал вас, чтобы сказать, что я утверждаю вас в должности главнокомандующего Национальной гвардией.

И он сел в карету под приветственные возгласы толпы.

Что до Жильбера, то, перестав тревожиться за короля, он остался в зале заседаний вместе с выборщиками и Байи.

Прения еще не кончились.

Однако услышав громкие крики, которыми провожали короля, он подошел к окну и бросил последний взгляд на площадь, чтобы понаблюдать за поведением своих двух приятелей.

Они по-прежнему были или казались лучшими друзьями короля.

Вдруг Жильбер увидел, как по набережной Пеллетье мчится покрытый дорожной пылью всадник, перед которым почтительно и покорно расступается толпа.

Народ, добрый и любезный в этот день, с улыбкой повторял: «Офицер короля! Офицер короля!» и приветствовал его криками: «Да здравствует король!»

И женские руки гладили взмыленного коня.