– Я же не солдат, чтобы дезертировать, господин Жильбер.

– То, что вы собираетесь совершить, будет еще худшим дезертирством, чем дезертирство солдата.

– Объясните мне, почему?

– Как! Вы пришли в Париж, чтобы разрушать, а сами удираете, как только здание начало разваливаться?

– Я так поступаю, чтобы не раздавить моих друзей.

– Вернее, чтобы вас самого не задавило.

– Хм, хм! Не грех и о себе подумать.

– Ах, вот как вы считаете! Можно подумать, что камни не падают вниз! Можно подумать, что когда они падают, они не могут проломить голову даже тем, кто от страха успел отбежать довольно далеко!

– Но вы же прекрасно знаете, что я не трус, господин Жильбер.

– Тогда оставайтесь, вы нужны мне здесь.

– А моему семейству я нужен там.

– Бийо, Бийо, я думал, что сумел вам растолковать, что для человека, который любит родину, семьи не существует.

– Хотел бы я знать, смогли бы вы повторить эти слова, если бы ваш сын Себастьен лежал сейчас на месте этого молодого человека? – И он указал на убитого.

– Бийо, – твердо ответил Жильбер, – придет день, когда я буду лежать перед моим сыном Себастьеном, как сейчас это мертвое тело лежит передо мной.

– Тем хуже для него, если в этот день он будет таким же бесчувственным, как вы.

– Надеюсь, он будет лучше меня и будет еще более стойким, если я подам ему пример стойкости.

– Значит, вы хотите, чтобы ребенок смотрел, как льется кровь; чтобы он с малых лет привыкал к пожарам, виселицам, мятежам, ночным нападениям; чтобы он видел, как оскорбляют королев и угрожают королям; и вы хотите, чтобы после всего этого, став твердым как кремень и холодным как сталь, он любил и уважал вас?

– Нет, я не хочу, чтобы он все это видел, Бийо; вот почему я отослал его в Виллер-Котре, правда, сегодня я об этом почти жалею.

– Как, вы об этом жалеете?

– Да.

– Почему именно сегодня?

– Потому что сегодня он увидел бы, что басня про Льва и Крысу не просто сказка, он увидел бы, что так бывает и в жизни.

– Что вы хотите этим сказать, господин Жильбер?

– Я говорю, что он увидел бы, как случай привел бедного фермера, храброго и честного человека, не умеющего ни читать ни писать, в Париж. Этот человек и помыслить не мог, что жизнь его может иметь какое-либо влияние на судьбы людей, вознесенных так высоко, что он едва отваживался поднять на них глаза. Так вот, мой сын увидел бы, как этот человек, который однажды уже хотел покинуть Париж и сейчас снова рвется убежать отсюда, помог спасти короля, королеву и королевских детей.

Бийо удивленно смотрел на доктора:

– Что вы хотите сказать, господин Жильбер?

– Что я хочу сказать, олух царя небесного? Сейчас объясню: я хочу сказать, что вы проснулись при первых же звуках отдаленной бури, поняли, что буря эта готова обрушиться на Версаль, побежали к Лафайету и разбудили этого господина, спавшего крепким сном.

– Проклятье! Еще бы ему не спать: он двенадцать часов не слезал с коня; он целые сутки не спал.

– Что вы проводили его в замок, – продолжал Жильбер, – и толкнули в гущу убийц с криком: «Назад, мерзавцы, пришел мститель!»

– А ведь и правда, – сказал Бийо, – я все это сделал.

– Вот видишь, Бийо, ты сделал очень много, мой друг; ты не мог спасти этого юношу, но зато ты, быть может, не дал убить короля, королеву и их детей! Неблагодарный, ты хочешь оставить службу родине как раз тогда, когда родина тебя вознаграждает.

– Но кто будет знать о том, что я сделал, раз даже я сам об этом не подозревал?

– Ты и я, Бийо; разве этого мало? Бийо секунду подумал; потом протянул свою загрубелую руку доктору:

– Да, вы правы, господин Жильбер. Но вы же знаете, что человек слабое, себялюбивое, непостоянное создание; один вы, господин Жильбер, сильны, великодушны и постоянны. Что вас таким сделало?

– Несчастье, – ответил Жильбер с улыбкой, в которой было больше горечи, чем в самых горючих слезах.

– Странно, – сказал Бийо, – я думал, несчастье озлобляет людей.

– Оно озлобляет только слабых людей.

– А если несчастье сделает злым меня?

– Быть может, ты станешь несчастным, но ты никогда не станешь злым, Бийо.

– Вы уверены?

– Я ручаюсь за тебя.

– Тогда… – сказал Бийо со вздохом.

– Тогда? – переспросил Жильбер.

– Тогда я остаюсь; но я знаю, что еще не раз испытаю приступ слабости.

– Я всякий раз буду рядом, чтобы поддержать тебя.

– Значит, так тому и быть, – вздохнул фермер. Потом, бросив последний взгляд на тело барона де Шарни, которое слуги укладывали на носилки, он произнес:

– И все же маленький Жорж де Шарни был так хорош, когда скакал на своей серой лошадке, с корзинкой в одной руке и кошельком – в другой!

Мы видели, при каких обстоятельствах задолго до того времени, до которого мы дошли в своем повествовании, Питу и Себастьен Жильбер отправились в деревню.

Поскольку мы намереваемся ненадолго оставить главных героев нашей истории, чтобы последовать за двумя юными путешественниками, мы надеемся, что читатели позволят нам описать в подробностях их отъезд, дорогу, которой они шли, и их приход в Виллер-Котре, который, по глубокому убеждению Питу, без них обоих решительно опустел.

Жильбер послал Питу за Себастьеном.

Для этого Питу посадили в фиакр. Себастьена поручили заботам Питу, а Питу поручили заботам кучера.

Через час фиакр привез назад Питу, а Питу привез с собой Себастьена.

Жильбер и Бийо ждали их в квартире, которую они наняли на улице Сент-Оноре, немного выше церкви Успения.

Жильбер объявил сыну, что тот должен немедля уехать вместе с Питу и спросил, хочется ли ему вновь оказаться в лесах, которые он так любил.

– Да, отец, – ответил мальчик, – если вы будете навещать меня в Виллер-Котре или я смогу приезжать к вам в Париж.

– Не беспокойся, дитя мое, – сказал Жильбер, целуя сына в лоб. – Ты же прекрасно знаешь, что теперь я не смогу жить, не видясь с тобой.

Что до Питу, то он зарделся от радости при мысли, что они уедут в этот же вечер.

А когда Жильбер вложил ему в одну руку две ладошки Себастьена, а в другую – десяток луидоров по сорок восемь ливров каждый, он побледнел от счастья.

Длинный перечень советов доктора Жильбера, касавшихся в первую очередь гигиены, был выслушан с благоговением.

Себастьен потупил свои большие глаза, в которых стояли слезы.

Питу взвешивал и пересыпал монеты в своем бездонном кармане.

Жильбер вручил Питу, облеченному полномочиями гувернера, письмо.

Оно было адресовано аббату Фортье. Когда доктор закончил свою напутственную речь, слово взял Бийо.

– Господин Жильбер, – сказал он, – доверил тебе разум Себастьена, я же доверяю тебе его тело. У тебя есть кулаки; если понадобится, смело пускай их в ход.

– Слушаюсь, – сказал Питу, – кроме того, у меня есть сабля.

– Не злоупотребляй ею, – предостерег Бийо.

– t – Я буду милосердным, – ответил Питу, – clemens его.

– Можешь быть героем, – разрешил простодушный Бийо.

– Теперь, – сказал Жильбер, – остается только решить, как вам добраться до Виллер-Котре.

– О! – воскликнул Питу. – От Парижа до Виллер-Котре всего восемнадцать миль, мы будем идти и всю Дорогу разговаривать.

Себастьен взглянул на отца, словно спрашивая его, интересно ли разговаривать с Питу на протяжении восемнадцати миль.

Питу перехватил его взгляд:

– Мы будем говорить по-латыни, и нас примут за ученых.

Это была его мечта. Невинное создание! Сколько других пареньков с десятью двойными луидорами в кармане сказали бы: «Мы накупим пряников». Жильбер на мгновение заколебался. Он посмотрел на Питу, потом на Бийо.

– Я понимаю, – сказал Бийо. – Вы спрашиваете себя, хороший ли Питу проводник и можно ли ему доверить ребенка.