– А личная охрана короля? – подхватывал третий.

– Здесь затронута честь армии и знати! – воскликнул юноша в мундире гусарского полка Бершени. – Неужели мы заслужили этот позор? Знайте, сударыня, что король может завтра же, – если только захочет, – поставить под ружье сорок тысяч человек, бросить их на Париж и разрушить его до основания. Ведь сорок тысяч человек, преданных королю, стоят полумиллиона взбунтовавшихся парижан.

У юноши, произнесшего эти слова, безусловно, имелось в запасе еще немалое число подобных доводов, но он замолчал, увидев устремленные на него глаза королевы; забывшись в верноподданническом пылу, он пошел несколько дальше, чем позволяли его воинское звание и светские приличия.

Поэтому, как мы сказали, он резко замолчал, устыдившись произведенного его речью впечатления.

Но было уже поздно, речь эта запала королеве в душу.

– Вам известно положение дел, сударь? – спросила она благожелательно.

– Да, ваше величество, – отвечал юноша, зардевшись, – я был на Елисейских полях.

– В таком случае, сударь, подите сюда и выскажите откровенно все ваши соображения.

Зардевшись еще сильнее, юноша выступил вперед и приблизился к королеве.

В то же мгновение принц де Ламбеск и господин де Безанваль, не сговариваясь, отошли в сторону, словно считали ниже своего достоинства присутствовать при беседе королевы с этим юнцом.

Королева не обратила – или сделала вид, что не обратила, – внимания на их уход.

– Вы говорите, сударь, что у короля сорок тысяч человек? – спросила она.

– Да, ваше величество: в Сен-Дени, Сен-Манде, на Монмартре и в Гренеле.

– Подробнее, сударь, расскажите подробнее! – потребовала королева.

– Ваше величество, господин де Ламбеск и господин де Безанваль разбираются во всем этом куда лучше меня.

– Продолжайте, сударь. Мне хочется услышать подробности из ваших уст. Кто командует этими сорока тысячами?

– В первую голову – господа де Безанваль и де Ламбеск; затем принц де Конде, господин де Нарбонн-Фрицлар и господин де Салкенайм.

– Верно ли это, принц? – осведомилась королева, обернувшись к г-ну де Ламбеску.

– Да, ваше величество, – отвечал принц с поклоном.

– На Монмартре, – продолжал юноша, – сосредоточена вся артиллерия; в течение шести часов весь квартал близ Монмартра может быть сожжен дотла. Стоит Монмартру открыть огонь, стоит Венсенну подхватить стрельбу, стоит десяти тысячам человек выйти на Елисейские поля, Другим десяти тысячам подойти к заставе Анфер, третьим – выйти на улицу Сен-Мартен, а четвертым – двинуться на Париж от Бастилии, стоит парижанам услышать палубу со всех сторон, и Париж падет не позднее, чем через сутки.

– Ах, наконец-то я слышу откровенные речи; наконец-то нашелся человек, имеющий точный план. Как вы полагаете, господин де Ламбеск?

– Я полагаю, – пренебрежительно отвечал принц, – что господин гусарский лейтенант – превосходный полководец.

– По крайней мере, – возразила королева, видя, что молодой офицер побледнел от гнева, – этот лейтенант – солдат, на которого можно положиться.

– Благодарю вас, ваше величество, – ответил юный офицер с поклоном. – Я не знаю, какое решение вы примете, но умоляю числить меня среди тех, кто готов умереть за вас, причем готовность эту разделяют со мной, прошу вас в это поверить, остальные сорок тысяч солдат, не говоря уж о наших командирах.

С этими словами юноша галантно поклонился принцу, который почти оскорбил его.

Галантность эта поразила королеву даже сильнее, чем предшествовавшие ей уверения в преданности.

– Как ваше имя, сударь? – спросила она у юного офицера.

– Барон де Шарни, государыня, – отвечал тот с поклоном.

– Де Шарни! – воскликнула Мария-Антуанетта, невольно зардевшись. – Значит, вы приходитесь родственником графу де Шарни?

– Я его брат, ваше величество. И юноша отвесил королеве поклон еще более низкий и изящный, чем все предыдущие.

– Мне следовало бы с самого начала узнать в вас одного из самых верных моих слуг, – сказала королева, справившись с замешательством и бросив на окружающих взгляд, исполненный прежней уверенности в себе. – Благодарю вас, барон; как могло случиться, что я впервые вижу вас при дворе?

– Сударыня, мой старший брат, заменяющий мне отца, приказал мне остаться в полку, и за те семь лет, что я имею честь служить в королевской армии, я был в Версале лишь дважды.

Королева пристально вгляделась в лицо юноши.

– Вы похожи на брата, – сказала она. – Я побраню его за то, что он не представил вас ко двору.

Простившись с бароном де Шарни, Мария-Антуанетта возвратилась к своей подруге графине, которую вся эта сцена не вывела из забытья, чего, однако, нельзя сказать обо всех остальных гостях королевы. Офицеры, воодушевленные ласковым обращением королевы с молодым де Шарни, воспылали еще большим желанием защитить честь короны, и отовсюду стали раздаваться грозные восклицания, свидетельствовавшие о готовности покорить по меньшей мере всю Францию.

Мария-Антуанетта не преминула воспользоваться этим умонастроением, безусловно отвечавшим ее тайным мечтам.

Она предпочитала борьбу смирению, смерть – капитуляции. Поэтому, едва узнав о парижских событиях, она решилась, сколько хватит сил, противостоять мятежному духу, грозившему гибелью всему государственному устройству Франции.

На свете есть две слепые, безрассудные силы: сила цифр и сила надежд.

Цифра, за которой следует армия нулей, способна померяться мощью с целым миром.

Точно так же обстоит дело с желаниями заговорщика или деспота: пыл, в основании которого лежит еле теплящаяся надежда, рождает грандиозные замыслы, которые впрочем, испаряются так быстро, что даже не успевают сгуститься в туман.

Нескольких слов барона де Шарни и последовавших за ними приветственных криков было довольно, чтобы Мария-Антуанетта вообразила себя предводительницей великой армии; она уже слышала, как катятся к месту боя ее пушки, призванные не убивать, но наводить ужас, и радовалась испугу парижан, словно окончательной победе.

Окружавшие ее мужчины и женщины, хмельные от молодости, доверчивости и влюбленности, толковали о блестящих гусарах, могучих драгунах, страшных швейцарцах, шумливых канонирах и издевались над грубыми пиками с необструганными древками, не сознавая, что острие этих пик грозит гибелью благороднейшим умам Франции.

– Я, – прошептала принцесса де Ламбаль, – боюсь пики больше, чем ружья.

– Потому что смерть от пики более уродлива, дорогая моя Тереза, – со смехом отвечала королева. – Но, как бы там ни было, не тревожься. Наши парижские копейщики не стоят прославленных швейцарских копейщиков Мора, к тому же у швейцарцев есть в запасе не только пики, но и превосходные мушкеты, из которых они, благодарение Богу, стреляют с превеликой меткостью!

– О! За это я ручаюсь, – подтвердил господин де Безанваль.

Королева снова взглянула на г-жу де Полиньяк, чтобы узнать, вернули ли ей все эти доводы хоть немного спокойствия, но графиня, казалось, сделалась еще бледнее и печальнее.

Мария-Антуанетта, относившаяся к подруге с такой нежностью, которая частенько заставляла ее забывать о королевском достоинстве, тщетно пыталась развеселить ее.

Молодая женщина хранила прежнюю мрачность и, судя по всему, предавалась самым мучительным раздумьям.

Но отчаяние ее повлияло лишь на настроение королевы. Юные офицеры с прежним пылом обсуждали план предстоящей битвы, а командиры их беседовали с бароном де Арни.

В тот миг, когда это лихорадочное возбуждение достигло наивысшей точки, в покои королевы один, без охраны и без доклада, улыбаясь, вошел король.

Не в силах сдержать волнения, которым она заразила своих гостей, королева бросилась ему навстречу.

Все, кто был в ее покоях, при виде короля смолкли, и в комнате воцарилась мертвая тишина; каждый ждал слов властителя, одного из тех слов, что воодушевляют И покоряют.

Как известно, когда в воздухе скапливается много электричества, малейшего сотрясения оказывается достаточно, чтобы высечь искру.