— Извини, задумался, — виновато пробубнил я. — Завтра принесу будильник, чтобы точно отсекать полезное рабочее время от бесполезного.

Заводская столовая, я вам скажу — это особое место любого предприятия. Так как во время смены особенно по цехам не погуляешь, каждый стоит по семь часов в своем рабочем уголке, и только здесь происходит настоящее единение пролетариев. Можно и с барышнями парой слов перекинуться, да и с мужиками разные деловые вопросы порешать, чтобы заработать лишнюю копеечку.

А какие страсти здесь порой разыгрываются, в театр ходить не надо. Кто в долг просит, кто дефицитные конфеты предлагает, кто хвастается обновкой, а уж слухи — кто с кем, где и когда, разносятся быстрее, чем в сети интернет. И если голодная толпа бурлит возбуждённо у раздачи, доказывая, что за мной занимали, то сытая расслабленно сидит за столиками и спичками в зубах ковыряет.

— Да, бл…ь, хорошо! — Заулыбался раскрасневшийся Данилыч, проглотив тарелку борща и пюре с котлетами. — Иван, может, ты навестишь Ольгу Борисовну. А то волнуется женщина, второй день, как голодная кошка мимо нас бегает.

— Да, — тяжело вздохнул Казимир, — политинформацию проводить на сухо — это не то.

— Не тот эффект! — Поддакнул ему политически подкованный коллега. — Как боль за весь мировой пролетариат прочувствовать, когда закусывать-то и нечего? И с врачихой опять-таки неудобно получается. Она же ждёт.

— Спелись? — Хмыкнул я. — А у меня может быть настроение на полшестого, что тогда? Конец дружбе? В общем так, я взял пачку чая, если хотите — можете чифирнуть. А с Ольгой Борисовной я поговорю, чтоб она не расстраивалась, но потом.

— Уже поели?! — Вклинился с подносом в разговор физорг Самсонов. — Тогда освобождай сиденье. Ванюша, а ты погодь. Пошептаться бы.

Данилыч с Петровичем грустно поплелись с грязной посудой к окошку в перегородке, которое заглядывало напрямик в моечную комнату.

— Мужики, у меня в тумбочке, чай и тушёнка, — сказал я им вслед.

Физорг же разложил на столе целую портянку из бумаги, что была расчерчена по линейке снизу доверху и справа налево. И в каждом прямоугольнике как курица лапой было что-то мелко нацарапано. Олег Палыч за два укуса умял пирожок с яйцом, что-то помычал, кивая на свои иероглифы. И лишь когда чай помог отправить остатки непрожёванной пищи в пищевод я разобрал, чего он от меня хочет.

— Сегодня волейбол, — прокашлялся Палыч. — Нужен ещё один игрок для команды. Ты как?

— Силовую подачу могу выполнить, — пожал я плечами. — Над сеткой играю в принципе сносно.

— Вот это нам больше всего и надо — сильная подача и игра с сеткой! — Заулыбался он. — Молодец, записываю. В воскресенье турнир по теннису. Тоже играть не кому, — пожаловался физорг.

— Я не знаю, играл пару раз на грунте. Тут ведь, наверное, придётся в зале ракеткой махать. А какой от паркета отскок, Бог его ведает, — я развёл руки в стороны.

— Причём здесь паркет и грунт? — Возмутился Самсонов. — На столе играть будем, тут главное знать какой отскок от стола. Теннис-то отстольный, темнота!

— А? — У внутренне улыбнулся. — Если отстольный, то записывай, я после силовых тренировок всегда за стол вставал, полезно для реакции. Но против КМСа, как в гирях, не потяну.

— Н-да-а, — задумался на несколько секунд физорг. — За заводоуправление играет мастер спорта, а за конструкторское бюро — КМС. Эх, всё равно играть некому, записываю. А в баскетбол играешь?

— Если только под кольцом потолкаться, врезать кому-нибудь. Рукам меткости не хватает, — признался я.

— Записываю. Тоже играть некому. Народ спивается, почти у всех — руки трясутся! Жаль, что ты на коньках не стоишь, за хоккей-то в зачёт «Спартакиады» больше всего очков дают. А так молодец выручил, — Самсонов протянул мне ладонь для рукопожатия.

— Кто сказал, что не стою? — Я чуть не подпрыгнул на стуле. — Вот в хоккей я как раз и играю по-настоящему, а в остальном так — полулюбитель.

***

На «политинформацию» в наш заводской кружок по интересам я пришёл с большим опозданием. Мужики уже чифирнули и вновь общались на разные философские темы. О смысле жизни, о загадках египетских пирамид, о Бермудском треугольнике и светлом будущем, которое, возможно, не за горами.

— Что там Самсонов тебе наплёл? — Развалился, как барин на поломанном кресле Казимир Петрович.

— Да много разного, — ответил я с грустинкой в глазах. — В профкоме хотят борьбу устроить против разведённых мужиков. Налог обещают ввести новый — за разведённость.

— Враньё, — махнул рукой Данилыч, которому как человеку женатому — было пофиг.

— Ага, как тридцать процентов вычтут из зарплаты, потом не делай вид, что не слышал, — я обречённо махнул рукой и потянулся к заварнику. — Осталось что глотнуть?

— Как тридцать! Не имеют такого морального права! — Заголосил Казимир. — Я законодательство от корки и до корки! Наизусть!

— Бесполезно, — я подмолодил заварку водой из тёплого чайника и налил себе в стакан напиток чайного цвета. — Если успеешь до конца месяца расписаться с кем-нибудь, то наоборот десять процентов доплатят. Тут уже весь завод гудит. Спешить надо Петрович, иначе даже страшненьких разберут. Останется одна бл. ь Марухина, что тогда делать будешь?

— Я так это дело не оставлю! — Взвыл Казимир и рванулся, надо полагать, в профком.

Не знаю, что ответили Казимиру в профкоме, но остаток первой смены мужик бегал весь зелёный. Несколько раз останавливался около меня, но поговорить о чем-то важном не решался. И где-то за час до конца, когда я, смахнув стружку и прибрав рабочее место, уже листал книжку, учебник «Новой истории», из нашей заводской библиотеки, Казимир Петрович пошёл на серьёзный разговор.

— В профкоме сказали — так нам разведённым и надо, — тяжело выдохнул он. — Может, ты подсобишь? Ну, это, сам знаешь, что. У тебя опыт большой в таких делах.

— Есть одна женщина порядочная, серьёзная, — с ленцой кивнул я. — Но в таком виде я тебя представить ей не могу.

— В каком таком? — Казимир растерянно посмотрел на свою, замызганную масляными пятнами, робу.

— Нужно побриться, подстричься, — я стал загибать пальцы. — И не мелочись, сделай стрижку модельную, а не полубокс какой-нибудь. Костюм купи новенький. Ботинки почисти. Возьми два билета на вечерний субботний сеанс. Но есть одно главное условие. Говорить? — Спросил я, посмотрев по сторонам.

— Какое условие? — Тоже зашептал Петрович.

— Нужна будет психическая атака, — я чуть-чуть помолчал, чтобы мои слова были восприняты максимально серьезно. — Когда после киношки в комнату её к себе приведёшь, прямо с порога, жёстко нагибаешь буквой «г», и тут уж так отодрать постарайся, чтоб в глазах потемнело. И после этого проживёте долго и счастливо. Будешь у неё, как сыр в масле кататься.

— Боязно что-то, — промямлил Казимир.

— А кому в этой жизни легко, Казимир Петрович, — вздохнул облегчённо я.

Если собрать волейбольную команду из шести случайных людей с пляжа, то вышло бы не хуже, чем наша ремонтных цехов дружина. Два бывших ПТУшника, один отец большого семейства, два высоких и худых хипаря, которые когда-то чем-то таким занимались. И я — бегаю по всей площадке красный как наш государственный флаг, с которым брали Берлин, и на всех ору.

Кстати сегодня прибарахлился. На часть последних денег купил прямо у нас на районе в магазине: новые кеды, китайские «Два мяча», трусы спортивные черные тканевые и футболку серую. А говорили в будущем, что в СССР был один сплошной дефицит. Враньё! Всё это валялось на полках без очереди. И продавщицы тоже попались обходительные, одна даже на кино намекала после рабочей смены.

«Ничего жить можно, сейчас ещё с волейболом разберусь, а там и до хоккея рукой подать. Ну, Самсонов, ну сукин сын! Втравил в гиблое дело!» — лихорадочно ругался я, принимая очередную подачу. И хоть с той стороны натянутой сетки тоже не боги волейбола, но они хотя бы все сегодня трезвые!