Почему бы и нет?

— Тим — моя половинка, — просто говорю я, глядя, как по мере осознания этого факта вытягивается лицо демона. — В духовном смысле. Мы ни разу даже не целовались, но он — моя лучшая, сильная и разумная часть. Сколько себя помню, мы всегда были вместе. Вместе ходили в школу, вместе делали уроки, вместе гуляли. Он защищал меня от мальчишек, «похищал» с ненавистной физкультуры, помогал с домашней работой, угощал сладостями, учил давать отпор, поддерживал. Потом, когда не стало отца и мама начала… с ней начались трудности, я даже жила у него какое-то время. Он заботился обо мне, часто повторяя, чтобы я ничего не боялась, что девочки всегда должны улыбаться, а задача мужчин — беречь их и защищать, — даже сейчас, спустя столько лет, я повторяю эту фразу с теми самыми «Тимуровскими» интонациями, от которых в горле встаёт комок. — Наивно, да? Но у него всегда получалось… Пока три с половиной года назад Тимур не исчез. Пропал, не оставив ни следа, ни записки, и я… я до сих пор не знаю…

Я даже не знаю, жив ли он! Это мучительнее всего!

Шаррэль молча подтягивает меня к себе. Обнимает, позволяя спрятать глаза, некстати заблестевшие от невольно набежавших слёз, окутывает теплом и уверенным, успокаивающим ароматом.

Так же когда-то делал и Тим.

С тех пор как погиб папа, маму будто бы подменили. Она стала абсолютно другим человеком. Чужой. Мы больше не разговаривали о живописи, не строили планов, не обсуждали кино и книги. Вообще практически не общались. У неё просто не было на это времени, потому что мама сама «болела». В понедельник у неё мог случиться «инсульт», в пятницу — невыносимо разболеться живот, потому что там точно «что-то отказывает», а на выходных обычно развивалась мигрень. Или жуткая аллергия, отёк Квинке. Или… не помню. В один миг я стала плохой дочерью. Неблагодарной и эгоистичной, жалеющей для больной матери даже стакана воды.

Переезд был настоящим спасением.

Наверное, плохо так говорить, ведь мама не виновата, но дома было невыносимо: квартира превратилась в палату безнадёжно больного, пропахла лекарствами, злобой и отчаянием. Как бы я ей ни помогала, что бы ни делала, всё было не так, не вовремя и «на зло». Мама как будто вымещала на мне своё горе. О том, что случилось с папой, мы никогда не говорили, напрямую она меня не обвиняла, но в её взглядах всегда был безмолвный упрёк, словно я и впрямь виновата.

Это было невыносимо.

Если бы не Тимур, что всегда был рядом, помогал и пускал к себе переночевать, когда уже становилось невмоготу, не знаю, как я вообще смогла бы жить в такой обстановке.

После нашего разговора, когда мой возраст перестал быть для Шаррэля тайной, прошло ещё несколько дней. Мы больше не возвращаемся к этой теме, но я вижу, что от идеи докопаться до сути инкуб не отказался, а не расспрашивает лишь потому, что дал слово. Даже когда на лестнице кто-то разбил зелье правды, и я случайно им надышалась, он сумел справиться со своим любопытством.

Однако, каждый раз встречаясь с ним взглядом, я чувствую, что что-то переменилось. Атмосфера меж нами стала другой. Не враждебной, разумеется, но какой-то напряжённо-ломкой, наполненной захватывающим дух ожиданием. Это ощущение преследует даже во время уроков, а уж на тренировках становится и вовсе невыносимым.

С тех пор, как Шаррэль перестал меня пугать и бесить, возможность побыть с ним наедине, поговорить была настоящей отдушиной. Я наслаждалась нашими встречами и возможностью никем не притворяться, которую те дарили. А теперь знакомая обаятельно-соблазнительная улыбка инкуба, отзывается в душе непривычным волнением. Мне неспокойно. Хочется, чтобы он объяснил, наконец, что происходит, но Шаррэль просто молчит. Ведёт себя, словно ничего не случилось. Я бы, может, даже поверила, да только с некоторых пор каждый раз, как он на меня смотрит, по телу прокатывается тёплая волна, а по рукам — мурашки.

Вне уроков тоже начались перемены. Майрин в последнее время тихая, сама на себя не похожа, и это беспокоит меня не меньше. Я бы предположила, что соседка связалась с дурной компанией, но она, наоборот, стала чаще оставаться у нас в комнате. Даже ни с того, ни с сего взялась изучать алхимию, которую проходят только на четвёртом курсе!

Это всё странно.

Да ещё и звуки те непонятные…

Вчера, возвращаясь от мастера Маррэля, я шла по нашему девчоночьему этажу, и вдруг услышала звериное шипение и какое-то рычащее ворчание, доносящееся из-за одной из дверей. Так мог бы шуметь недовольный оборотень, но комната-то принадлежит двум первокурсницам, обычным человеческим девочкам.

Постояв, я немного подождала, но необычный шум больше не повторился. Постучать и из-за плеча хозяйки заглянуть внутрь мне показалось бестактным. Позвать Шаррэля — бессовестным. В конце концов, все имеют право на свои причуды и личную жизнь. Давно ли я возмущалась, что он влез в мою?

И не он один, к слову…

То, что, со слов директора, некоторые учителя внимательно за мной наблюдают, тревожит. Не столько сам факт, сколько то, что я ничего такого не замечаю.

Кто эти любопытные?

Госпожа Аллустина так же, как и всегда тактично доброжелательна.

Господин Исоор, преподаватель медитации, вообще, по-моему, ничего и никого не замечает.

Физик тоже всегда «на своей волне».

С арром Гоэрдом вне уроков мы иногда пересекаемся, правда, но только лишь потому, что он продолжает обшаривать с лупой каждый сантиметр стен и пола на первом этаже.

Даже госпожа Ниэтта перестала обвинять меня в порочных наклонностях и теперь просто старается игнорировать!

Кому из них не даёт покоя моё появление?

Может, госпоже Иллиане? Она же ещё молодая совсем, любопытная наверно. Да и с её идеальной памятью тоже нужно считаться…

Но, даже если и так, не думаю, что это станет проблемой. Учительница кажется едва ли не моей ровесницей, так что, если вдруг что, с ней можно будет даже попробовать подружиться.

Теперь, когда директор знает, что я вампир, а Шаррэль больше не мучает подозрениями, любопытство преподавателей — мелочи.

Другое дело, что их всё равно хотелось бы замечать.

Размышляя обо всём этом, привычной дорогой иду в тренировочный зал, где проходят занятия по медитации. Как правило, этот урок всегда проходит спокойно, но сегодня, стоило мне только поудобнее усесться на мат, закрыть глаза и настроиться, умиротворённую тишину внезапно взрывает истошный девичий вопль:

— И-и-и-и! — тоненько визжит кто-то на одной ноте.

Подскочив, непонимающе озираюсь по сторонам, но в классе хаос. Большинство, как и я, повскакивали, растерянно пытаясь отыскать источник опасности, кто-то замер испуганным сусликом, кто-то из девчонок вот-вот ударится в панику. А господин Исоор, обычно такой меланхоличный, вдруг срывается с места, устремившись к дальнему углу.

— Тихо всем! Расступитесь! — никто из нас и не подозревал, что тихий, неизменно погружённый в себя препод может так гаркнуть, что от всеобщего удивления тревожный нарастающий гул действительно обрывается. — Тирайла! Иди сюда, поможешь его придержать!

Чтобы ни у кого не осталось сомнений, учитель бросает на меня быстрый взгляд, и в голове раздаётся требовательное: «Ну же, Ира! Мне нужно, чтобы кто-то помогал, пока я гашу вспышку».

Если честно, я чуть не села.

Мамочки мои! Телепат!

Не то чтобы чтение мыслей для магии недоступно, но для этого ведь требуется врождённый дар, зрительный контакт, сонастройка и ещё куча условий! Как он вот так, сходу…

Но пугаться и рефлексировать некогда.

Протолкавшись к господину Исоору, поначалу тоже едва не впадаю в ступор: Иригит, парень, который обычно сидит по соседству со мной и тайком читает на уроках приключенческие романы, в судорогах выгибается на полу. Его лицо багрово-синего цвета, глаза белые, закатившиеся, губы и подбородок в крови… Страшно смотреть.