— Она не слышит, но даже если бы и слышала, ей двадцать четыре года. Уверен, что она хотела бы видеть тебя с кем-то, чтобы ты не был одинок до конца жизни.

Он нахлобучивает шляпу и говорит так тихо, что я едва его слышу.

— Я бы с удовольствием остепенился, женился на Уитни, но меня многое останавливает. Во-первых, она на шесть лет моложе меня.

Я скрываю свое раздражение.

— Разница в возрасте в наши дни ничего не значит.

— Она также работает со мной.

Боже.

— Знаешь, служебные романы сейчас в моде.

— Что насчет Саттон?

Я отмахнулся от него.

— Возможно, у нее есть дела, с которыми она разбирается. После того, как я узнал ее поближе, благодаря этому лагерному проекту, могу сказать, что она не будет против.

— Ну не знаю.

Я пожимаю плечами.

— Ладно, будь одиноким ублюдком, мне все равно. Просто появляйся на работе, чтобы мне платили.

Он хихикает, а затем становится серьезным.

— Что насчет тебя?

— А что насчет меня? — спрашиваю я, прекрасно понимая, о чем он говорит, но желая затянуть разговор.

— Когда ты собираешься успокоиться?

Я заметил, что он не говорит «остепениться», но опять же, я хочу проигнорировать эту колкость. Он не жесток.

Солнце начинает спускаться за горизонт, окрашивая небо в оранжевый цвет, а облака — в фиолетовый. Я понимаю, почему Фостер любит это место. Спокойствие и мир, вдали от всего. Это немного напоминает Килларни (прим. пер.: Килларни — город в Ирландии, находится в графстве Керри), но не так красочно. Возможно, однажды я смогу представить себя отдыхающим в таком месте, за вычетом всего лошадиного дерьма.

— Остепениться — это не для меня. Быстротечная жизнь — это про меня.

— Это не так, и я не говорил «остепениться». Я сказал «успокоиться». — Он останавливает свою лошадь, и я тяну за поводья Грэмми, и, к счастью, она повинуется. — Чтобы успокоиться, тебе нужно найти то, что приносит спокойствие. Оно в тебе, и в течение недели или около того я видел это. А теперь все пропало. Тебе нравится думать, что стремительная жизнь — это то, что тебе нужно, но ты прикрываешься этим.

— Да? — я хихикаю. — И какую жизнь я на самом деле хочу?

— Ту, которой у тебя не было в детстве.

Черт, надо отдать должное Фостеру, он точно знает, как определить чье-то слабое место. Он должен быть моим психотерапевтом, потому что в одном предложении он практически обрисовал всю мою жизнь.

— Да, ну, не у всех может быть белый забор.

— Ты можешь все это иметь, просто ты решил не делать этого.

Я бросаю взгляд на Саттон, которая спешивается со своей лошади, на этот раз без помощи Джоша. Черт возьми.

— Так проще.

— Не позволять себе чувствовать? — напирает Фостер.

— Именно так. Как только ты позволяешь себе чувствовать, сразу же получаешь удар в лицо.

Я предпочитаю быть оцепеневшим, что было чертовски трудно сделать с тех пор, как я попал сюда. Спасибо за это.

Он не сразу отвечает, смотрит на закат, царственно восседая на своем коне.

— Я работал со многими молодыми парнями с подобным отношением. И видел, как некоторые из них превращаются в мужчин, которые находят свой путь в этом мире, и также видел, как некоторые не справляются. — Фостер поворачивается ко мне. — Ты уже не мальчик, но еще и не мужчина, Роарк. Ты где-то посередине. Мужчина берет жизнь в свои руки и выжимает из нее максимум. Ты чертовски хороший агент, и я благодарен за это, но ты на грани потери всего, ради чего работал. Не будь неудачником, будь мужчиной. — Глядя мне в глаза, он говорит: — В жизни человека наступает момент, когда он должен решить, будет он действовать и добиваться чего-то или будет сидеть сложа руки и никогда не раскроет свой потенциал. — Он сжимает мое плечо. У меня пересохло во рту, а внутри все сворачивается узлом. — Тебе есть что дать, позволь себе это. Ты удивишься, как счастье может изменить твой взгляд на жизнь.

Криво улыбнувшись, он еще раз похлопал меня по плечу, прежде чем направился в сторону конюшни. Мне должно быть неприятно то, что он сказал, но вместо этого меня зацепили его слова.

...ты на грани потери всего, ради чего работал. Не будь неудачником, будь мужчиной.

Будь мужчиной.

Не будь неудачником.

Это чертовски неприятно слышать, но каким-то образом это неожиданно находит отклик во мне. У меня в голове вертится множество возможностей.

Не будь неудачником.

Будь мужчиной.

Два дня спустя слова Фостера все еще крутятся у меня в голове.

Я знаю, что мы работали вместе какое-то время, но он смог разделить меня на части за считанные секунды. Есть причины, по которым я не хочу позволять себе испытывать чувства, выходящие за рамки похоти. Вожделение — это легко. Безопасно. Никогда не приводит к разочарованию, ни во мне, ни в другом человеке. Любовь условна. Ограниченна.

— Ты всегда был неблагодарным за все, что я тебе давала. Было бы проще, если бы ты умер. По крайней мере, я могла бы оплакать потерю моего старшего сына и двигаться дальше.

Двигаться дальше. Моя мать предпочла бы, чтобы я умер. Что это говорит о любви? Люди, которые должны любить меня безоговорочно, заботятся только о том, сколько денег у меня в банке. Я хотел бы умереть. И что это говорит обо мне?

Бл*дь, мне нужно выпить. Мне нужно что-то, чтобы избавиться от этого распускающегося чувства неадекватности внутри меня. Выпивка помогает быстро забыться. Именно поэтому я живу на диете из виски, чтобы не лежать без сна по ночам, думая обо всем, что мог бы иметь, но чертовски напуган, чтобы попытаться это воплотить.

Например, Саттон.

Я хочу ее, но не только физически. Я хочу ее разум, сердце, душу. Хочу знать, каково это — не спать всю ночь, говоря с ней о пустяках. Хочу знать, каково это — утешать ее, когда она расстроена. Хочу чувствовать ее слезы на своих пальцах, зная, что я единственный человек в мире, который может ее утешить. Хочу знать, каково это — быть полностью зависимым от кого-то до такой степени, что, когда мы расстаемся утром, я скучаю по ней уже через десять секунд. Я хочу все это: хорошее, плохое и уродливое, что приходит с влюбленностью.

И я думаю, нет... я знаю, что Саттон может быть той девушкой.

Но что если, бл*дь, что, если она окунется в отношения и поймет, как и мои родители, что я ничего не стою? Это не тот шанс, которым я могу воспользоваться. Я и так уже на грани, и могу сорваться в любую секунду, мне не нужен дополнительный толчок. Потому что если Саттон полюбит меня, я в итоге потеряю ее любовь... Я не могу.

Вздохнув, прижимаюсь лбом к деревянному молдингу стены, хватаюсь за дверную ручку и подготавливаюсь к еще одному дню интенсивной работы, обустройству лагеря и наблюдению за Саттон в ее прекрасном облике.

Распахиваю дверь, в тот же момент, когда Саттон открывает свою. Я останавливаюсь словно вкопанный, когда вижу ее. На ней самые крошечные обрезанные шорты, которые я когда-либо видел, сапоги и... о, бл*дь, нет.

— Что это? — спрашиваю я, указывая на ее грудь.

Она смотрит вниз, а потом снова на меня.

— Моя рубашка.

Я приподнимаю бровь.

— Ты называешь это рубашкой? Она обрезана. Я вижу твой живот. — Я немного наклоняюсь. — На тебе есть лифчик?

Она указывает в конец коридора.

— Оставила его в ванной. Я собиралась забрать его.

Дерзкая и совершенная, ее грудь снова соблазняет меня, и даже если бы она была в лифчике, я бы смог его увидеть. Она ни за что не выйдет в этой рубашке на улицу, где все работники ранчо шныряют по территории.

Нет, этому не бывать.

Прежде чем Саттон успевает пройти в ванную, я толкаю ее в спальню и закрываю за собой дверь. Мгновение я рассматриваю ее скромную детскую спальню: коричневые стены, цветочное покрывало, плакат с лошадью над кроватью. Это чертовски мило.