Не в силах больше бездействовать, просовываю пальцы в петли его пояса и притягиваю его ближе. Он вдыхает, когда я перемещаю руку к его куртке и расстегиваю молнию, просовывая руку под свитер цвета загара, который он надел. Кто эта лисица и что она сделала с милой и скромной Саттон?

Словно от боли, Роарк крепко зажмуривает глаза.

― Саттон.

Мой нос прижимается к его носу, наше дыхание смешивается, наши губы находятся на расстоянии дюйма друг от друга.

― Поцелуй меня, Роарк.

― Саттон, ― повторяет он, на этот раз более напряженно.

― Пожалуйста, Роарк. Просто поцелуй меня.

Провожу рукой по его рельефному прессу, который сжимается и вздрагивает под моим прикосновением.

Его хватка на моем боку становится крепче, его рука скользит по моим ребрам.

― Знаешь, чего я хочу? ― спрашивает он, проводя носом от моей головы до ключицы. ― Я хочу медленно снять с тебя одежду, затем отнести на кровать и широко раздвинуть твои ноги. ― Дыхание перехватывает в груди. ― Я бы целовал каждый сантиметр твоих ног, пока не добрался бы до твоей киски, такой чертовски влажной и готовой для меня, но я бы не целовать тебя там. Вместо этого я бы целовал тебя от живота до сисек, поклоняясь. ― Его губы скользят по моей коже, но не двигаются, а лишь слегка касаются. ― Сосал, щипал, покусывал. Я бы попробовал каждый сантиметр, пока твои руки не потянули бы меня за волосы, твои стоны не умоляли бы об освобождении, твое тело не извивалось бы под моим.

У меня вырывается слабый вздох, потому что я не могу скрыть, как сильно хочу всего, что он описал. Каждый поцелуй. Каждое прикосновение. Вкус. Я хочу всего этого. Нуждаюсь во всем этом.

― Затем я бы опустился к твоим ногам и проделал все это снова, пока бы ты не кончила лишь от моих поцелуев. Я бы смотрел, как ты распадаешься подо мной, а потом... я бы ушел.

― Что? ― спрашиваю я, как будто он только что проделал со мной все это и сказал, что уходит. ― Почему?

― Потому что, ― шепчет он, в мою кожу, прежде чем отстраниться и посмотреть мне в глаза. Он сжимает мой подбородок указательным и большим пальцами, ― ты достойна большего, чем я, Саттон.

Он отталкивается от двери, хватает меня за руку и отодвигает в сторону. Потрясенная и ошеломленная, и до смешного возбужденная, я не в силах протестовать, когда он открывает дверь и выходит из моей квартиры.

― Увидимся позже, Саттон.

А потом Роарк уходит, оставляя меня еще более злой и раздраженной, чем утром.

Кто так поступает?

Роарк: Я чувствую твой гнев даже отсюда.

Саттон: Вау, ты довольно хорошо разбираешься в моих чувствах.

Роарк: Многого не нужно, чтобы понять, как ты будешь кипеть.

Саттон: Кипеть ― не самое подходящее слово.

Роарк: Почему ты так злишься?

Саттон: Хм, не знаю, может быть, потому что ты постоянно заводишь меня, а потом оставляешь в подвешенном состоянии, не давая освобождения.

Роарк: Ты... сделала что-нибудь, чтобы позаботиться об этом?

Саттон: Да, и это было приятно, когда моя рука находилась между бедер, избавляясь от разочарования, которое ты оставил.

Роарк: Бл*дь.

Саттон: Твое упущение, Роарк. Каждый раз, когда ты покидаешь мою квартиру или оставляешь меня в подвешенном состоянии, знай, ― моя рука доделывает работу, а не твоя.

Не знаю, что на меня нашло. Может быть, потому что сейчас одиннадцать вечера, и Роарк пишет мне. Может быть, потому что сегодня я дважды подвергалась физическому возбуждению, не получая освобождения от мужчины, которого хочу больше всего на свете, но чувствую себя смелой и даже не жалею об этом.

Телефон звонит в моей руке, имя Роарка высвечивается на экране. У меня возникает искушение отправить звонок на голосовую почту, но, зная его, он позвонит снова, поэтому отвечаю.

― Что? ― Я лежу на кровати, пальцем накручивая прядь волос. ― Если это не касается лагеря, я не хочу сейчас разговаривать.

― Это касается лагеря.

Мое сердце падает. Я не хочу, чтобы он звонил мне по поводу дурацкого лагеря... я не имею в виду, что он дурацкий, он не дурацкий. Я разочарована. Сексуально разочарована и скручена, словно тугой комок.

Пытаясь скрыть свое раздражение, я спрашиваю:

― В чем дело?

― Я забронировал билет в Техас на следующий день после мероприятия, на которое мне нужно попасть.

― Хорошо... ― растягиваю я.

― Это все.

― Это все, для чего ты мне позвонил, чтобы сказать, что забронировал рейс, когда мог бы с легкостью воспользоваться частным самолетом?

― Ты знаешь, как я отношусь к частному транспорту. Я не против путешествия с людьми.

Я тру глаз, пытаясь понять этого человека.

― Хорошо, рада это слышать. Спасибо, что позвонил в одиннадцать вечера и рассказал об этом. Если тебе больше нечего сказать, я пойду.

Он замолкает на секунду, я уже собираюсь повесить трубку, когда он продолжает:

― Ты думала об этом мероприятии?

― Да, вынуждена отказаться, ― отвечаю я с большей горечью, чем хотелось бы.

― Саттон, ― вздыхает он. ― Пожалуйста, пойдем со мной.

Ладно, мне нужен небольшой перерыв.

Почему я злюсь?

Потому что он не хочет заниматься со мной сексом.

Должна ли я злиться из-за этого?

Ну, не совсем, поскольку технически он мне ничего не должен. Мы не встречаемся, и мы только коллеги. Формально он не сделал ничего плохого. Разве границы не размыты? Да, очень сильно, но, если бы дело дошло до суда, имеет ли Саттон Грин право злиться на Роарка Маккола? Нет, на самом деле нет.

Смирившись, я спрашиваю:

― Кто организует мероприятие?

― Джерико Стентон.

― Баскетболист?

― Да, это сбор средств для местных ЮХА (прим. пер.: YMCA (от англ. Young Men’s Christian Association ― «Юношеская Христианская Ассоциация») ― молодёжная волонтерская организация. Стала известна благодаря организации детских лагерей). Они собирают много денег; это высококлассное мероприятие. В этом году пожертвований недостаточно. Он хочет, чтобы я присутствовал... с парой.

Это вызывает улыбку на моем лице.

― Клиенты всегда пытаются устроить твою личную жизнь? Мой отец, Джерико, кто-то еще?

Он хихикает, глубокая вибрация отдается в моем теле, как будто мы оба сидим на моей кровати, и моя голова лежит на его плече.

― Да, они все стараются сделать меня лучше. Думаю, они беспокоятся, что я могу слететь с катушек и навредить их карьере.

― Обоснованное беспокойство.

― Этого не случится. Я знаю, что делать, когда дела идут плохо, я отдаляюсь от своих, как вы их называете, принадлежностей.

― Тебе часто приходится отдаляться?

― Не-а, я довольно хорош. Всего несколько раз мне приходилось оценивать свои поступки. ― Он вздохнул. ― Не имеет значения. Как думаешь, у тебя получится?

― Какой дресс-код?

― Короткое красное платье, с глубоким декольте.

Именно этот ответ объясняет, почему я так смущена, почему чувствую, что через несколько секунд сгорю от того, что мой желудок постоянно сворачивается в тугой, тугой клубок.

Не в силах взять на себя обязательства, я говорю:

― Не знаю, дай мне подумать. ― Прежде чем он успевает ответить, я добавляю: ― Мне нужно идти. Спокойной ночи, Роарк.

Я положила трубку и отбросила телефон в сторону, не зная, что делать. Закусив нижнюю губу, обдумываю свои варианты. Я могу либо позволить ему продолжать флиртовать со мной, дразнить меня, заставлять меня чувствовать внутреннее напряжение, только чтобы потом испытывать неудовлетворенное желание. Или могу быть той, кто установит запретные границы, и дам ему понять, что мы работаем вместе, и всё. В конце концов, это все, что он предлагает. Если он хочет поговорить со мной, это должно быть профессионально ― не то, чтобы он знал, что такое профессионализм.