Но успокоиться не выходит. Я тут же отвожу глаза.

— Хочу, чтобы ты больше доверяла мне, — с этими словами Мэтт ложится в кровать, и я вздрагиваю. — Несмотря на нашу не самую удачную первую встречу, хочу дать тебе понять — по ночам я не превращаюсь в монстра и не иду убивать.

Интересно, он специально говорил, одновременно ложась? Чтобы я больше обращала внимания на слова, чем на действие?

Что ж, это срабатывает. Я успокаиваюсь, даже не заметив, когда Мэтт успевает уже лечь рядом и потушить почти все свечи.

А ещё понимаю — он как чувствовал, что мне было не по себе спать в одном доме с ним и я не знала, чего ожидать. Отчасти поэтому пришёл ко мне — чтобы я знала, что он рядом, и всё в порядке.

И… ведь так, как ни странно, действительно проще.

Его предусмотрительность и забота на какой-то миг заставляют забыть, что он натворил.

Впервые за это время мне вдруг приходит в голову мысль — а что если я тоже любила его тогда, двести лет назад?

Что если мы действительно предназначены друг другу?

Застигнутая врасплох неожиданными мыслями и тем, как сжимается сердце при них; я машинально поворачиваюсь к лежащему рядом Мэтту.

Он смотрит на меня. Наши взгляды тут же пересекаются, погружая меня в ещё большее смятение.

Сейчас горят всего две свечи. Но даже их отблеска хватает, чтобы отразить его задумчиво внимательный взгляд.

И вот уже не в первый раз я теряюсь в выражении его глаз. Оно проникает куда-то глубоко, туда, куда не хочется пускать.

Я прерывисто вздыхаю, чуть задрожав. И замечаю, как взгляд Мэтта перемещается по моему лицу, задерживается на губах…

Мне становится так жарко, что хочется сбросить одеяло. Дыхание сбивается.

Надо отвести взгляд. А лучше — исчезнуть отсюда.

— Кстати, ты уже имела возможность убедиться в этом однажды, когда пришла ко мне, помнишь? — неожиданно вкрадчиво спрашивает Мэтт, явно намекая на мой ночной визит к нему в комнату, когда я хотела убедиться, что он на месте.

Вспомнив постыдные детали того события, я ощущаю, как кожа загорается ещё сильнее.

Самое ужасное — не из-за того, что мне становится неловко за своё распущенное и неуместное поведение. А из-за того, какие впечатления я тогда испытала…

И они снова накрывают меня с головой. Погружают в себя. Отрывают от реальности.

Взгляд Мэтта манит, призывает повторить, довериться, получить большее…

Какого чёрта я ещё не отвернулась?

От этого сумасшествия меня отвлекает только одна мысль. Внезапная, яркая.

А что если Мэтт до сих пор думает, что я тогда пришла по своему желанию? И лишь потому решил провернуть это всё с нашей свадьбой? Что если он думает, что я тоже стремлюсь к нему, но не хочу в этом признаваться?

— Ты решил мне напомнить об этом, чтобы… — я запинаюсь под его взглядом, не решаюсь закончить вопрос. Одно дело: напомнить себе мысленно, что тогда было. Другое: озвучить вслух, признать, да ещё и перед ним… Лучше перевести тему. — Чтобы доказать, что ведёшь себя, как обычный человек?

Мэтт улыбается, явно уловив моё желание избежать волнительной темы. Мне становится неловко. При этом он продолжает на меня смотреть… так. Ласково, многообещающе, откровенно.

Словно намеренно провоцирует на воспоминания, от которых и так непросто отделаться. Собственное смущение злит меня ещё больше.

— По крайней мере, пытаюсь так себя вести, — всё-таки серьёзно отвечает Мэтт.

Я тут же цепляюсь за это:

— У обычных людей нет этого клейма.

Говорю на эмоциях, лишь бы как можно сильнее отдалить обсуждение той ночи. И только потом понимаю — затрагиваю ещё одну опасную тему.

Конечно, узнать, что он такое — любопытно. И даже нужно. Но слишком страшно…

— Сейчас да. Но это давняя метка, — помедлив немного, осторожно поясняет Мэтт, не сводя с меня взгляда. — Ей примерно двести лет.

Он проверяет мою реакцию — я это вижу. Не знаю, что в моих глазах, но новая информация не вызывает страха. Я ведь и так уже поняла, что Мэтт бессмертен. И не из этого века.

В какой-то степени уже даже свыклась с этой мыслью.

— Хочешь знать, как я её получил? — видимо, уловив это, спрашивает Мэтт.

Съезжаю вниз и ложусь на спину. Всё ещё чувствую его взгляд, но выдерживать его становится сложнее.

С одной стороны — да, мне хочется узнать. И ведь это не такая опасная информация — он расскажет лишь как получил метку. А тогда ведь ещё был человеком.

Но с другой… Так я проявлю к нему какой-то интерес. А это ни к чему. Мэтт лишний в моей жизни, и его прошлое, как и настоящее, никак не должны меня касаться.

— Преступление против короны, насколько я читала, — только и говорю вместо прямого ответа.

— Любопытно… Сейчас мало кто об этом знает, — с интересом откликается он. — Увлекаешься историей?

Замираю, издав прерывистый глубокий вдох. Мэтт спрашивает так, будто ему действительно важно знать даже такую мелочь обо мне.

Непривычный интерес к моим делам и увлечениям. Эндрю такого не проявлял.

— Люблю читать, — сухо поясняю. — Эндрю подарил мне редкую историческую книгу. Так что именно ты сделал?

Последнее вырывается само — я вдруг боюсь, что Мэтт разовьёт тему и спросит что-то ещё обо мне. Становится не только неловко от его неравнодушия к моей жизни, но и не по себе от самой идеи открыться ему чуть больше.

Видимо, этого хочется даже меньше, чем выразить любопытство к нему.

— Меня взяли за кражу перстня у королевы, — неожиданно сообщает Мэтт. Я была готова услышать что угодно: про восстание или мятеж, про дерзость королю, даже про государственную измену. Но это… — Точнее, я подстроил так, чтобы вина пала на меня. Ещё в те времена можно было обмануть жандармов. Мало кто копал глубже. Но тогда это было мне на руку.

Я недоумённо хмурюсь.

Да, Мэтт неоднократно спасал людей и по-своему благороден, но подставляться сам? Это перебор. На убеждённого самоотверженного он не похож.

— А чья вина была на самом деле? — вырывается у меня.

И тут же хочется забрать вопрос назад. Что-то подсказывает: я имела отношение к этой истории. Тогда, в своей прошлой жизни.

— Одна девушка хотела вернуть то, что веками принадлежало её семье, — словно в подтверждение моих мыслей отвечает Мэтт. — Своеобразная реликвия. Она была дорога ей, как память.

Крепче прижимаю к себе одеяло. Начало мне не нравится.

Не хочется думать, что он когда-то пожертвовал своей свободой из-за меня.

Перстень?..

В моей семье никогда не было никакой реликвии.

— Король отобрал перстень у матери этой девушки во время их случайной встречи — просто потому, что её величеству понравилось кольцо, — с саркастическим пренебрежением поясняет Мэтт. — Сопротивления были бесполезны.

Я ловлю себя на мысли, что мне становится интересно узнать о себе прежней хоть что-то. Ведь та моя жизнь явно не строилась вокруг Мэтта, и часть, не связанную с ним, пожалуй, любопытно изучить. Например, сейчас я ни за что бы не осмелилась выкрасть что-либо у королевской особы. И ведь это явно далось непросто! Наверняка у той меня был целый план по возврату семейной реликвии.

Если, конечно, речь вообще шла обо мне…

Ведь и жизнь Мэтта явно не вращалась только вокруг меня.

— И тогда эта девушка решила выкрасть обратно и вернуть матери кольцо? — уточняю, перебивая свои мысли.

— Её мать не допустила бы такое, — уверенно возражает Мэтт. — Девушка осмелилась на этот поступок после её смерти.

Вздыхаю — кем бы ни была эта несостоявшаяся воровка, её можно понять. Наверняка она убивалась от горя после смерти родственницы. Неудивительно, что захотела вернуть дорогую матери вещицу. Наверняка мысль о том, что памятную реликвию использовали чужие люди, да ещё и как обычную безделушку, причиняла той девушке боль.

Поэтому если это всё-таки часть моего прошлого, я его не стыжусь. В какой-то степени даже восхищаюсь, что у меня прежней хватило на это мужества.

— А зачем ты взял вину на себя? — помедлив немного, спрашиваю.