Захлопнул дверь и выскочил на крыльцо. Капитан еще не успел докурить сигарету и до половины.

— Я ж говорил — пулей! — крикнул ему Гришка. И в ту же секунду, как произнес это слово, подумал о помятой пуле в гильзе, даже пощупал карман. Ведь не случайно же кто-то воткнул ее в стреляную гильзу? Может быть, и не зря он, Малыха, торчал там, в петрушинском доме.

Надежда смотрела на Софью скорее растерянно, чем возмущенно. Ну чего та кипятится? Что мог унести Малыха такого ценного? У этого Гришки только и хватает ума рулить буксиром по Днепру. Был бы поумнее, разве выбрал бы из них троих скромницу Верку, у которой ни дома своего, ни капитала хоть какого — не то, что у них с Софьей: все теперь есть, до конца дней хватит.

Софья же, не дождавшись от Надежды ответа, кружила по дому, раздраженно, словно поеживаясь, подергивала плечами. И именно это, ее такое частое, привычное движение вдруг как бы высветило для Надежды, какой была среди них старшая сестра: не просто хитрой, но коварной, злой, способной возненавидеть даже родных сестер.

А Верка, на которую старшие не обращали внимания, металась по веранде, как в клетке. Ей-то нечего было искать в этом доме. Всю жизнь она такая: для себя ничего ей не нужно. И ее поняла Надежда: боится за своего Гришку, хочет узнать, в чем заподозрила его Софья, не затеят ли сестры против него какую-нибудь пакость.

— Беги за ним! Чего дергаешься попусту? — сухо сказала ей Надежда. — Ты ж батькой пожертвовала ради него, вот и не получишь ничего.

— Я? Батькой? Не батька разве всем нам жизнь загубил? Вы завидуете, что у меня Гришка есть! А ты своего батьку на кого променяла? На придурка на этого! Или на его дом да на деньги! — Верка так долго молчала, что теперь не могла сдерживаться: она ведь действительно боялась за Гришку, зная, на что способны сестры.

— Замолчи, гадина! Убирайся из моего дома, — завопила Надежда. — Из моего! Поняла?

Вера, растерявшись, повернулась было к Софье, но та просверлила младшую сестру колючим взглядом и передернула круглыми плечами.

— Какие вы обе, боже мой, какие вы обе, — выдохнула Вера, — да как же так жить можно? Как жить?

Она выскочила на крыльцо, поскользнулась, чуть было не упала, но ухватилась за водосточную трубу.

Дверь за ней гулко захлопнулась.

Надежда и Софья смотрели друг на друга, но ни та, ни другая ничего не видели: словно туман застилал глаза.

— Что он мог унести? — прошептала наконец Надежда.

— Хватит об этом. — Софья пришла в себя.

— Не хочу, не хочу, — простонала Надежда, — чтобы им счастье такое. Ты посмотри на Верку, она ж от счастья светится, когда он рядом.

— Что толку от твоего «не хочу»? Лучше посмотри, что он у тебя украл. Узнаешь что, тогда и отомстишь.

— Украл? Ты уверена?

Поиски были лихорадочными. Надежда ни о чем не думала, а просто швыряла вещи с места на место, из одного гардероба в другой, из сундука на кровать, из чемодана в сундук. Если б она задумалась, если б вспомнила о том, что она — хозяйка этого дома, то остереглась бы так все ворошить при Софье. Старшая сестра все замечала своим памятливым, зорким глазом.

— Но что-то же он унес, — настаивала Софья. — В мешке. Ты ж сама видела.

И Надежда в каком-то отупении снова швыряла и швыряла вещи.

Когда Софья узнала и увидела все, что хотела, она и подсказала сестре:

— Да что ты роешься там, куда он и не лазил? Что-то было на виду. Стояло или лежало. А ты и не обращала внимания.

Надежда опустилась на диван, закрыла лицо руками, чтобы вспомнить. Потом медленно обвела взглядом комнату. И вспомнила, поняла, что мог унести Малыха. Раз унес, значит, неспроста. Но сестре Надежда ничего не сказала: успокоившись, она сообразила, что Софью должна бояться больше, чем глупого Малыху. Но и Софья поняла, что Надежда о чем-то вспомнила, и поняла, что сейчас та все равно ей об этом не скажет.

— Не отдавай ему, — посоветовала Софья, как будто Надежда нуждалась в таком совете.

— Не отдам, не бойся, — зло произнесла она. — Я их обоих со свету сживу. Он — вор. Вор. Я до суда дойду.

Софья криво усмехнулась и снова передернула плечами: это было как раз то, чего она от Надьки ждала. Та уже собой не управляет, пусть делает одну глупость за другой.

— Ты куда?

— Домой. Куда ж еще? — ответила Софья.

«Пусть уходит. Скорей пусть уходит. Я теперь знаю, что мне делать».

Вера и не ожидала застать Малыху дома: жизнь речников идет по собственному графику. Какие бы события вокруг не происходили, никто не отменит рейса, никто от него не освободит. Эх, Гришка, Гришка, тащишься по Днепру на своем буксире, а тут дрожи за тебя, чтобы не влип ты в какую историю. Хоть бы вернулся скорее.

А спешил-то как! Сапоги, конечно, поленился снять, по даже и не вытер их о мокрую тряпку у двери. А ведь за тряпкой этой сам следил — чтоб всегда мокрая была. Холостяковал, а комнату содержал в чистоте и порядке. Но сегодня… Так сильно взволнован был? Эх, сегодня могло быть все, что угодно…

Ничего, пол она сама вымоет. И если бы Гришка был дома, все равно она бы мыла пол. Но не было бы так тоскливо, страшно на душе. Отчего так страшно, самой не понять. Какой-то рок над ними, над всеми сестрами! Лишает их близких людей. Обрекает на одиночество. Отгораживает от мира. Или мир от них? Неужели так и должно быть? Кара за вину отца? Неужели это на всю жизнь? Неужели Люба, самая младшая, они ее и не замечали, поняла это… именно это?

Нет, не может быть этого! У сестер неизвестно, как сложится, пусть сами думают, а у нее Малыха, и, значит, ничто ей не грозит. Ни одиночество, ни косые взгляды. И пусть он хоть каждый день следит на полу…

Что это под кроватью? В самом углу, за ножкой кровати. Не вытаскивается… Хрустнуло что-то там в мешке, позвякивает.

Господи! Это же то самое, что унес Малыха из Надькиного дома!

О том, как отнесется Малыха к ее поступку, она и не думала. Сперва в удивлении, потом в какой-то по-детски неосознанной радости она рассматривала скрученную золотую фольгу. Этот желтоватый рулон выпал из расколотого глиняного бочонка.

Выходит, Гришка знал, что надо взять в Надькином доме. Откуда? Кто раскрыл ему тайну? Уж не сама ли Надька? Нет, это невозможно.

Но раз в бочонке золото, значит, и эти фанерки нужны!

Столовым ножом Вера расщепила одну фанерку.

Так и есть! Тоже золото! Но пластинка потолще, намного толще, чем эта фольга!

Выходит, Гришка не против стать богатым. А кто в этом мире против? С детства сиротского он жил в бедности. Сколько же можно? Кому-то — все, а ему ничего?

А почему она, Верка, должна быть беднее сестер? Гришка ничего не украл. Он просто взял ее долю. Ее законную долю!

Но как он узнал? Неужели это он убил Петрушина, чтоб завладеть всем этим? Глупости! Что за глупости лезут в голову?

Спрятать! Немедленно спрятать! Сестры могут прибежать! Они ведь наверняка уже ищут. Они поймут, они хитрые… Спрятать. До его прихода. Пока не поздно. А он-то уж им не отдаст. Он не дурак такое богатство из рук выпускать!

Менее всего Софья спешила домой. Она не пожалела рубля на такси, чтобы побыстрее добраться до Красных казарм. Елышев, на ее удачу, оказался на месте.

— Что еще? — резко спросил он, выйдя с КПП.

— Нужно, — стараясь выглядеть спокойно-серьезной, ответила Софья.

— Мне от вас ничего не нужно.

— Зато мне… твоя помощь нужна.

— Случилось что? С тобой?

Нет. Она не усмехнулась своей кривой усмешкой, хотя поняла, чего он мог опасаться. Это маленькое торжество сейчас ее не занимало.

— Надо ехать. К Малыхе. Он обокрал Надю.

— Обокрал? Малыха? Ты с ума сошла, что ли?

— Слушай, что говорю. Ты должен уговорить его — чтоб вернул. Без милиции. Без суда.

— А что он украл?

— Еще не знаю. Но знаю, что украл. И худо ему будет.

Она видела по его лицу, что борются в нем противоположные чувства. Связываться или нет? Выручать Малыху или помогать Надьке? Разве это — не одно и то же? Но вдруг в его глазах мелькнула хитрая искорка. Неужели понял, что Надька не сможет найти поддержку в милиции? И тогда должен решить, что украденное останется у Малыхи? И тогда Елышев может надеяться, что Малыха поделится с ним, заплатит за молчание.