Тем не менее был по крайней мере один рассказ о методах Холмса, который не публиковался в «Странде». Никогда Холмс так не изумлял Ватсона проницательностью своих умозаключений, как в этом неопубликованном рассказе.
«Факт состоит в том, мой дорогой Ватсон, что вы прекрасный человек, — говорит Холмс. — Вы никогда не пресыщаетесь. Ход ваших мыслей может быть медленным, но он никогда не бывает невразумительным, а во время завтрака я заметил, что вы читаете что-то полегче, чем передовица в «Таймс».
Такие замечания делает Холмс в рассказе «Полевой базар», в котором описывается одно темное дело. Из всех пародий на Бейкер-стрит эта — единственная, написанная самим Конан Дойлом. Она была написана лишь четыре года спустя для журнала Эдинбургского университета «Студент» в поддержку того, чтобы за счет базара расширить университетскую площадку для игры в крикет, но ее можно здесь упомянуть в числе легенд и в интересах познания фактов.
В интервью журналистам, которые в то лето стаями слетались в Южный Норвуд, он воздавал все заслуги за Холмса доктору Джозефу Беллу, фотография которого стояла на камине в его кабинете. Доктор Белл от этого, в свою очередь, спешно и великодушно отрекался:
«Доктор Конан Дойл гением своего воображения создал нечто огромное из очень малого, а его теплая память об одном из его старых учителей вносит в общую картину дополнительные краски».
«Вовсе нет! — говорил его бывший студент. — Вовсе нет!»
Так, скрываясь за большой шуткой о том, что он терпеть не мог Холмса, Артур всерьез заверял одного журналиста, что не пишет еще больше только потому, что опасается испортить персонаж, который ему особенно дорог; и, продолжая шутку, он решил вставить в будущие рассказы как бы случайный ключ к разгадке личности этого вызывающего раздражение джентльмена. («Несомненно, Ватсон, вы заметили такой ключ в этом повествовании?»)
Между тем случилось событие, которое стало еще одной большой причиной для удовлетворения. Конгресс Соединенных Штатов после продолжавшейся больше пятидесяти лет борьбы писателей и авторитетных издателей одобрил в предыдущем году Международный пакт об авторских правах: он наделял автора юридическими правами на его собственные произведения и препятствовал пиратству в этой области. Многие были озадачены, а Чарльз Диккенс однажды пришел в бешенство, не понимая, почему Америка так долго отказывалась присоединиться к соглашению, которое подписали Великобритания, Франция, Германия, Италия, Испания и все другие цивилизованные страны. И даже сейчас конгресс обнес его ограничениями. Однако основа была достаточно прочной для того, чтобы дать дополнительно весомый источник дохода — от романов, на которые было затрачено много времени, а также от американских читателей, которые упорно твердили о своей любви к Шерлоку Холмсу.
Домашняя жизнь в Норвуде протекала спокойно. Конни наконец по-настоящему влюбилась. Она встретила двадцатишестилетнего журналиста по имени Эрнст Уильям Хорнанг, которого непочтительно называли Вилли, человека с щегольскими манерами и умением говорить. Брату Конни и Туи нравилось смотреть на этих двоих, когда они были на теннисной лужайке: Конни в грациозно развевающейся длинной юбке, когда она била по мячу, и Вилли в соломенной шляпе и широких фланелевых брюках.
А Туи — ну что ж! Он больше не мог брать ее на велосипедные прогулки, потому что осенью она ожидала еще одного ребенка; и на этот раз это конечно же будет сын. Он признавал, что даже прошлые поездки на велосипеде были ошибкой. Туи не отличалась силой, но ей так хотелось участвовать в его занятиях, что она не возражала устроиться спереди от него, пока он крутил педали трехколесного велосипеда. Однажды после такой прогулки протяженностью в тридцать миль он в письме к Лотти отругал сам себя за то, что безрассудно утомлял супругу.
В любом случае Туи с нетерпением ожидала их отпуска в Норвегии. Они отправились в Норвегию в августе, а в сентябре, когда он опять засел за работу в Норвуде, вдруг пришла телеграмма от Барри. Она была настолько срочной, что Артур поспешил в Олденбург, графство Суффолк, где находился Барри; он застал автора «Идиллий Старых Огней» в отчаянии.
«Не мог бы ты, — спросил Барри, — помочь мне с либретто для комической оперы?»
Как выяснилось, Барри опрометчиво пообещал написать эту оперу для Д’Ойли Карта, который собирался поставить ее в великих традициях Гилберта и Салливэна на сцене театра «Савой». Она должна была состоять из двух актов, Барри уже написал первый и набросал черновик второго. Но он был болен, нервы истрепаны. Не мог бы друг написать для второго акта тексты песен и, может быть, кое-какие диалоги?
Конан Дойл снял пиджак. Да, он понятия не имел о комической опере. Но Барри была нужна помощь. А кроме того, спорил он сам с собой, писатель такого остроумия, как он, должен овладеть чем угодно — от научного трактата до комической песни.
«О чем она? — спросил он Барри. — В чем сюжет?»
«Ну, это Оксфорд или Кембридж; не знаю, который из них. Действие происходит в женской школе».
«В женской школе?»
«Да, в институте благородных девиц. Два героя, офицер уланского полка и студентка последнего курса, спускаются на спальный этаж школы…»
«О, Бог мой!»
«Нет-нет, не подумай, здесь нет абсолютно ничего плохого, — продолжал Барри, и усмешка появилась у него на лице. — Студентку преследуют надзиратель и два «педеля». Надзиратель прячется в больших напольных часах и поет дуэт с директрисой. Взгляни, что я уже сделал».
В том же месяце, работая над Шерлоком Холмсом и. над «Джейн Анни, или Призом за хорошее поведение», Конан Дойл не упустил возможности написать стихи, весьма отличные от тех, которые были в «Джейн Анни». В печати промелькнуло сообщение, что старый флагманский корабль адмирала Нельсона «Фаудройант», который когда-то был гордостью британского флота, продан на лом немцам. Это было нечто такое, от чего Конан Дойл побледнел в ярости.
Как-то раньше в Америке было выдвинуто такое же предложение в отношении фрегата «Конститьюшн», «старого отважного корабля», что вдохновило Оливера Уэнделла Холмса на написание горького стихотворения, которое начиналось: «Да, изорвите в клочья его флаг!» Точно так же история с флагманом Нельсона подтолкнула Конан Дойла к тому, чтобы в прессе обратиться к советникам ее величества по военно-морским делам со «смиренной петицией», в которой содержалась убийственная сатира.
Кто говорит, что кошелек нации тощ,
Кто боится исков, обязательств, долгов,
Когда предметы гордости за прошлое
Хотят использовать как денежный мешок?
Если настали мрачные времена, торговля стала вялой,
Если уголь и хлопок не приносят доходов,
У нас есть кое-что еще, что можно заложить, —
Наше славное прошлое.
Есть много склепов, где покоится прах
Государственных мужей и королей;
Есть дом Шекспира, за который можно запросить цену,
И дом Мильтона мог бы принести доход.
А как насчет меча, которым дрался Кромвель?
Или кольчуги принца Эдуарда?
Как насчет гробницы саксонца Альфреда? —
Все они пойдут на продажу!
Спокойные и разумные люди могли бы сказать, что все это было чистой сентиментальностью. Деревяшка она и есть деревяшка; ржавая пушка стоила не более своего веса в металлоломе. Что проку от лорда Нельсона, когда после смерти он стал слеп на оба глаза и уже не может больше спасать наши жизни? Ответить Конан Дойл мог бы в духе тех же стихов:
