«Не знаю, как отблагодарить вас за вашу доброту. Как вы говорите, для меня это было настоящим спасением, и я даже не могу подумать, что произошло бы, если бы он не сбежал, как он это сделал. Я возвращаю письмо и обязательно сразу же сообщу вам, если снова получу какие-либо известия».

Но как же расследователю это удалось? Мы располагаем только ее письмами. И где же в тех письмах искать ключ, который оказался таким ясным для него? Все это так же неясно, как и в том случае, когда Холмс проникает в такую глубину, которая нам недоступна. Биограф, который рискует подвергнуться оправданной критике за неполное повествование, может лишь сообщить, что признаков такого ключа не нашлось.

Его интерес к проблеме преступности никогда не был более острым. В октябре 1910 года он поехал в Лондон, чтобы присутствовать на суде доктора Криппена. Ранее в том же году в серии «Примечательные процессы в Шотландии» была напечатана книга о загадке убийства, в распутывание которой он был глубоко вовлечен. Книга была великолепно отредактирована господином Уильямом Роугхедом, одним из наших лучших авторов в области криминалистики. Она называлась «Суд над Оскаром Слэйтором».

В тот момент в своем завешенном красными шторами кабинете в «Уиндлшеме» он писал римские рассказы и делал записи в тетради. Среди этих записей есть некоторые высказывания Теодора Рузвельта.

Во время похорон короля Эдуарда Рузвельт фыркнул по поводу того, что германский император завидовал белой собачке короля, которая «на похоронах привлекла всеобщее внимание». Конан Дойл, который всегда ценил вежливость, воздал кайзеру должное за его присутствие вопреки трениям между Британией и Германией.

На тот момент он не видел реальной угрозы со стороны Германии. За железным подходом рейхсканцлера Бетман-Гольвега могла или не могла стоять жесткая позиция кайзера. Всем было известно, что в столовых германской армии поднимают тосты «За Тот День». Но когда на западной границе противником была Франция, а на восточной — Россия, могла ли Германия осмелиться спровоцировать войну с Британской империей? Что она могла надеяться получить от этого? Где заключался практический смысл?

Семь месяцев спустя, в разгар еще одного приключения, он изменил свое мнение.

Они выстроили свои машины в Гомбурге, Гессе-Нассау, — пятьдесят английских участников и пятьдесят немцев, — для участия в параде, который предшествовал старту пробега под названием «Тур курфюрста Генриха». Шла первая неделя июля 1911 года. В числе автомобилей можно было видеть и «лоррейн-дитрих» сэра Артура Конан Дойла мощностью в двадцать лошадиных сил с прикрепленной спереди подковой на удачу.

Прусский курфюрст Генрих, любезный и с бородой, утверждал, что он организовал этот пробег как спортивный жест доброй воли по случаю коронации Георга V. Каждый участник должен был управлять своим собственным автомобилем. В качестве наблюдателя в каждой машине должен был находиться офицер сухопутных или военно-морских сил противоположной стороны. Стартовав в Гомбурге, они должны были проехать через Кельн и Мюнстер в Бременхафен. Возобновив гонку в Саутгемптоне, они должны были также проехать по Англии и Шотландии и финишировать в Лондоне.

«Важны надежность машины и человека, а не скорость, — писал Конан Дойл 5 мая, когда он сообщил Мадам, что будет участвовать в пробеге. — Команда, которая будет лучше вести машины и потеряет меньше штрафных очков, одержит победу. Пассажиркой я возьму Джин. Это будет замечательная поездка».

«Призом, — приводились слова курфюрста Генриха, — будет вырезанная из слоновой кости фигурка молодой леди с выгравированным словом «Мир». — Независимо от того, кто выиграет этот приз — Кайзеровский автомобильный клуб или же Королевский автомобильный клуб, — несомненно, он будет символом дружбы и мира».

Несомненно и то, что на самом деле все было совсем не так, хотя из дипломатических соображений английская пресса лгала почти не меньше, чем курфюрст Генрих. Старт был дан 5 июля. Длинная вереница автомашин в клубах пыли и едкого дыма с грохотом выкатилась из Гомбурга во главе с белым «Бенцем», на котором ехал курфюрст Генрих.

За четыре дня до этого германское правительство внезапно предприняло характерный шаг. Французы были в Марокко, а у Германии там тоже были свои интересы. Немецкая финансовая фирма проявляла большое внимание к гавани Агадир на Атлантическом побережье Марокко. До июля на Вильгельмштрассе вели тонкую игру. После этого они отправили туда канонерскую лодку «Пантера», а за ней крейсер «Берлин», чтобы «отстоять и защитить германские интересы» в Агадире. И, как впоследствии писал Черчилль, «в Европе немедленно зазвонили набатные колокола».

Участники пробега курфюрста Генриха узнали об этом, когда с шумом неслись сквозь пыльный туман в погоне за леди из слоновой кости с надписью «Мир».

Страсти накалились. Воздавая честь курфюрсту Генриху, английское правительство в качестве наблюдателей за гонкой направило высокопоставленных армейских офицеров, а те обнаружили, что их компаньонами были немецкие капитаны или лейтенанты. Можно представить себе чувства британского генерала, который жил на равных условиях с младшим иностранным офицером. Но дело было далеко не только в этом.

Сидя за рулем своего ландолета, в открытом кузове которого находились также Джин и кавалерийский офицер по имени граф Кармер, Конан Дойл чувствовал, как беспокойство перерастало в тревогу. Он говорил по-немецки, но его попытки достижения доброй воли ни к чему не приводили. Эти прусские юнцы не только предвкушали возможность войны — они принимали ее как факт. Они также демонстрировали тот неуклюжий немецкий юмор, представлявший собой смесь насмешек с высокомерием, который действовал на британца как раздражающая смесь; такова была царившая атмосфера.

«Не хотелось бы вам одного из этих островков?» — спросил Тюрк, небольшого роста капитан ВМС, когда на пароходе «Гроссер Курфюрст» с машинами и экипажами на борту они вышли в Северное море и проходили мимо Фризских островов. Таков был немецкий юмор.

Разница в темпераментах, обостряемая жарой и поломками в моторах, проявилась еще больше после возобновления гонки в Саутгемптоне. Лимингтон, Хэррогит, Ньюкасл, Эдинбург; перед глазами гостей проходили прекрасные виды, у всех были с собой фотоаппараты. В Виндермире, уже на обратном пути, немецкий наблюдатель забыл фотоаппарат, а его возвращение за ним послужило причиной часовой задержки, что привело английского водителя в такую ярость, что он врезался в автобус на Эмблсайде.

«В целом, — утверждал Конан Дойл, — эти немцы очень хорошие ребята». Он мог почти все простить человеку, который каждое, утро клал цветы в тот уголок машины, в котором сидела Джин. «Но!» Он не мог не добавить этого «но». Они ему не нравились.

В конце июля в Лондоне все участники пили за здоровье кайзера в Длинной галерее Королевского автомобильного клуба. Британская команда одержала победу, и курфюрст Генрих вручил ее участникам статуэтку леди из слоновой кости.

«Мы увидели красивую страну, — кричал он в своей речи. — Мы увидели милую страну и милых людей. За весь тур от начала до конца огромное вам спасибо». На следующий день они устроили на Бруклендском автодроме прощальную выставку автомобилей.

А тем временем на правительственных заседаниях за закрытыми дверями в Англии и Франции нарастала напряженность. Германия отказывалась сообщить, что она замышляла, направляя корабли к Марокканскому побережью. Британская администрация — либерал-империалисты и радикалы — казалась безнадежно расколотой. Но министр финансов господин Дэвид Ллойд Джордж неожиданно объединил оба крыла; в мягкой речи в Гилдхолле он намекнул, что если Германия хочет войны с Францией, то может быть и война с Британией.

«Я только что получил послание от германского посла, — сказал сэр Эдвард Грей, — и оно настолько жестко, что флот может подвергнуться нападению в любой момент».