Многие из тех, кто голосовал против правительства, с тех пор или сказали, или написали мне, что у них ничего не было против меня лично, за исключением того, что в моей команде находятся неправильные люди. Они не видели команду в работе, но при этом они не знают, кого они хотели бы увидеть на тех местах. К тому же они ежедневно читают в прессе, что нынешний состав правительства отвращает нас от «того, чтобы брать на себя инициативу», противостоять планам врага и завоевывать поразительные успехи, которых все они так долго ждут. Они не хотят понимать, что настоящая причина произошедшего — наша слабость, потому что мы все еще имеем недостаточно сил, чтобы перехватить немецкую инициативу. Поскольку этот факт не изменится, боюсь, что и в новой администрации они будут в скором времени разочарованы.

У меня не заняло много времени решиться, что делать. Я видел, что настало время для Национального правительства в самом широком смысле этого слова. Я знал, что не смогу сформировать его, но было необходимо получить официальное подтверждение оппозиции, чтобы было чем оправдать мою отставку перед собственной партией. У меня были разговоры с Уинстоном и Галифаксом, которых я нашел согласными с моей точкой зрения, и я послал за Эттли и Гринвудом, задав определенный вопрос, присоединится ли лейбористская партия к правительству под моим началом или, если нет, под чьим-то еще. Я не назвал им имени, но я понял, что они одобрили бы Галифакса, а я его и имел в виду. Однако он объявил, что после тщательного обдумывания сочтет это слишком трудным, так как находится в палате лордов, тогда как проблемы всегда возникают в палате общин. Позже я услышал, что лейбористская партия передумала и склонилась к Уинстону. Я согласился с ним и Галифаксом, поэтому я назвал имя Уинстона королю.

Два члена лейбористской партии, с которыми мои личные отношения были довольно дружественными, были, как я ожидал, неспособны обещать поддержку их партии, хотя персонально свое мнение они высказали. Я поэтому попросил, чтобы они собрали голоса их исполнительного комитета в Борнмуте и вчера днем сообщили мне ответ. Это они сделали, тогда я немедленно пошел во Дворец и вручил свою отставку. Король был максимально добр и от своего имени и от имени королевы выразил мне подлинное сожаление, хотя также выразил и удовольствие тем, что я остался в новом правительстве. По возвращении я набросал текст своего выступления на радио, и как это бывает, вполне спонтанно озвучил то, что было у меня в голове. У меня не было времени на шлифовку и улучшение текста, и это, кажется, произвело на всех впечатление своей искренностью.

Я должен сказать, что Уинстон был самым красивым в своей оценке моей готовности помочь. Я знаю, что он полагается на Галифакса и на меня. Как он выразился в письме: «Моя судьба зависит в основном от Вас». Он дал бы мне Казну (портфель канцлера Казначейства. — М. Д.), если бы я был готов взять ее. Но я видел, что это было невозможно. Лейбористской партии я буду казаться препятствием всему, что они хотят сделать, и из-за них мое положение будет ненадежным. Единственный шанс дать их страстям утихнуть — занять место, которое не вовлекает меня с ними в конфликт.

<…> В настоящее время все омрачено новыми актами агрессии, и пока мы не избавимся от этих неприятностей, все остальные проблемы отодвигаются, делаясь мелкими и ничтожными. Хотя основное бремя ответственности теперь снято с моих плеч, я не чувствую особенного облегчения. Уинстон лично лоялен к своим коллегам, и он очень тепло расписывался в своих выражениях дружбы. Но он окружен совсем другой толпой. Я помню истории о методах создания правительства, которые теперь неприятно напоминают о ллойд-джорджевском пути (речь идет о смещении Ллойд Джорджем Асквита в 1916 году и о формировании нового Кабинета. — М. Д.). <…> Речь Л. Д. вчера в палате общин, в которой он стремился оправдать Гитлера на том основании, что мы обманули Германию, сознательно сделана с тем расчетом, чтобы отделить себя от нового правительства и забронировать себе такое положение, из которого в конечном счете его можно было бы позвать для подписания мира. Это кажется мне столь характерным для Ллойд Джорджа, что я думаю, все именно так и обстоит. Я знаю, он думает, что мы проиграем войну.

Я получаю огромное количество писем, и Энни тоже. Многие из них содержат очень болезненные рассказы о бедствиях, но почти все без исключения содержат также полную и несломленную уверенность <в нашей победе>. Я полагаю, что так всегда происходит, когда известный министр уходит в отставку, и не придаю особенного значения этому. Но все это меня намного больше огорчает, чем если бы письма были злорадными. <…>

Но Чекере! Мне дадут некоторое время, чтобы собрать вещи и попрощаться. Как ужасно будет расставаться с местом, где я был так счастлив!»[578]

В новом правительстве Черчилля Невилл Чемберлен получил пост лорда-президента, который фактически обычно означал заместителя премьер-министра. Галифакс остался министром иностранных дел. Жорж Бонне, «дерзновенный собрат по заговору» и Чемберлена и Галифакса, писал в своих мемуарах: «Лорд Галифакс, который участвовал во всех делах Невилла Чемберлена, стал главой Форин Оффиса в кабинете Черчилля. <…> Как же счастлива и сильна Англия, где противники жмут друг друг руки и братски объединяют усилия в интересах родины, оказавшейся под угрозой, когда время дискуссий и полемики прошло!»[579] Француз не иронизировал и не усмехался, политические интриги его страны были еще грязнее. Тот же Эмери распространял слух, что правительство Даладье пало вовсе не из-за Финляндии, а из-за того, что любовница премьера поссорилась с любовницей Рейно. Но и Бонне напрасно идеализировал поле политических игр Британской империи. Многие готовы были не останавливаться ни перед чем, лишь бы получить власть. Такая быстрая и легкая отставка Чемберлена была исключением из правил. К тому же он ни в коем случае не намеревался теперь заканчивать со своей политической активностью, он хотел продолжать работать для победы над гитлеризмом.

Для рядовых консерваторов избрание Черчилля премьером было вовсе не таким уж радужным событием. Когда впервые он вошел в палату общин в своем новом статусе, раздались лишь жидкие аплодисменты; Чемберлена же, сложившего с себя полномочия премьер-министра, встретили бурной овацией. Ключевым моментом стало то, что партийное лидерство практически до самой смерти за собой сохранял Невилл Чемберлен, это и предопределило его дальнейшую судьбу. Консерваторы знали, что Чемберлен в первую очередь — честный политик и действительно «вьючная лошадь», он зарекомендовал себя безупречным служащим, поэтому они не спешили с ним расстаться. «Вы прошли через огонь, о чем мы и говорили только две недели назад, но вышли из него чистым золотом»[580], — утешал Чемберлена после отставки Стенли Болдуин.

Невилл Чемберлен оставался очень энергичным, в отличие от лорда Галифакса, который жаловался на ночные заседания Кабинета (а он имел привычку рано ложиться спать) и в итоге сказал новому премьер-министру: «Если хотите — заседайте ночью, но без меня»[581]. Бывший премьер-министр на условия работы не жаловался. Жаловался он на другое. Несмотря на то, что после взятия Бельгии и Голландии Гитлер уже двинулся на Францию, британцы оставались беспечными: «Общественность ни в малейшей степени не понимает серьезности ситуации. Идя мимо озера сегодня, я видел душераздирающее зрелище, как люди наслаждаются солнечным светом, они сидели, развалившись на стульях, и наблюдали за небольшими утятами, барахтающимися в воде. Мы попытаемся привести их немного ближе к чувству реальности. <…> Весь наш мир разлетится вдребезги через мгновение. Национальная опасность настолько перевесила все наши личные отношения, что никакой горечи не остается. Я раньше говорил Энни, еще до того как война началась, что такое время настанет и мне придется передать кому-то еще свои обязанности, ведь я знал, какие муки это будет означать для меня — отдавать приказы, которые принесут смерть, искореженные судьбы и страдание столь многим людям. Но война так отличалась от того, чего я ожидал, что я счел напряжение терпимым, и, возможно, даже неплохо, что революция, которая смела меня, совпала с началом реальной войны. Я, признаюсь, благодарен, что основная ответственность снята с моих плеч, и должен сказать, что Уинстон держится молодцом»[582].