Но привычный ход жизни был нарушен, когда лорд-мэр отправился в Лондон по делам, которые вскоре уладил, и ожидал бирмингемского поезда на вокзале Паддингтон. Там его и отыскал секретарь Остина и потребовал немедленно явиться к Ллойд Джорджу. Младший Чемберлен был заинтригован; при встрече с братом тот попросил его «не фыркать», а выслушать предложение до конца. На пост главы Национальной службы предлагались и другие кандидатуры: лорда Керзона[72] и лорда Милнера[73]. После краткого собеседования Ллойд Джорджа с Невиллом Чемберленом на размышление ему дали лишь десять минут, девять из которых он думал о том, что «это — ужасная ответственность. Если бы это была только моя собственная карьера, которой что-то угрожало, я бы не раздумывал, но теперь результат войны может зависеть от того, что я буду делать»[74]. А на десятой минуте Невилл послал Остина к премьер-министру, чтобы тот ответил за него «да».

Однако более всего младший Чемберлен боялся не новой ответственности, не той огромнейшей работы, которая ему предстояла. Прежде всего он переживал за Бирмингем, ведь пост лорд-мэра приходилось оставить. «Я просто ужасно себя чувствую при мысли обо всех тех людях, которые полагались на меня. <…> Несчастный управляющий банком прислал мне странно сформулированное, но жалостливое письмо, что «фигурально выражаясь, готов отдать жизнь за Ваше Превосходительство»»[75]. Но жизни отбирал не Невилл Чемберлен, а Первая мировая война, и чтобы отдать войне этих жизней как можно меньше, он ехал в Лондон. Он ехал работать.

«В пятницу я имел две встречи с премьер-министром, он требует схему (создания промышленной армии. — М. Д.) ко вторнику или среде! <…> Пресса единодушна в моем одобрении…<…> но я действительно чувствовал себя ужасно в ту пятницу! <…> У меня нет даже клочка бумаги, который бы объяснял, где мои обязанности начинаются и где заканчиваются, есть ли в моем распоряжении Ирландия и Шотландия, и даже Англия, могу ли я распоряжаться волонтерами. <…> Вероятно, мне положено жалованье, но какое — я тоже не знаю»[77], — писал Невилл Чемберлен сестре, получив назначение.

Ллойд Джорджу Чемберлен не понравился сразу, первый валлиец-премьер тут же отметил, что «мозг у него размером с булавочную головку»[78]. Тем не менее посмотреть, как этот «не худший лорд-мэр Бирмингема в не лучший год» будет разбираться в том хаосе, который был вызван не только созданием нового ведомства, но и всей реорганизацией правительства, ему было интересно. А лорд-мэру предстояло еще передать дела своему преемнику, найти жилье в Лондоне и перевезти туда свою семью. К тому же у Энни недавно случился выкидыш, и она еще была очень слаба.

Зато из Бирмингема Чемберлен перевез в Лондон не только семью, но и свою команду для работы в Национальной службе, что моментально вызвало недовольство Уайт-холла (как именуют британское правительство по названию улицы). Многие считали это главным промахом и главной его ошибкой. Ллойд Джордж позже подробно описывал в своих «Военных мемуарах»[79], как Чемберлен отвергал кандидатуры на пост своего заместителя — Окленда Геддеса или Джеймса Стивенсона, предпочтя им Эрнеста Хили, своего давнего коллегу. Чемберлен же, выросший в семье политиков, прекрасно сознавал, что такое люди Уайт-холла и что вместо добросовестной работы они начнут развивать политические интриги. Интриги и всякого рода политические игры, эту неотъемлемую часть британской политики, Чемберлен ненавидел и презирал уже тогда. Именно этим объясняется то, что он не стал настаивать на своем месте в парламенте, какое имелось у всех министров, и на своей прямой отчетности перед палатой общин, но как раз именно это и стало его промахом. Чемберлен хотел работать, не отвлекаясь на такие мелочи, как согласование с палатой своих инициатив. Однако, увы, это было совершенно невозможно[80].

Британская военная система все еще базировалась на реалиях XIX столетия, но XX век нес в себе совершенно новые и угрозы, и способы ведения войны. Первым бороться с устаревшими представлениями начал все тот же генерал Китченер. В августе 1914 года британская армия насчитывала порядка 700 тысяч солдат, тогда как германская — более четырех миллионов. Китченер вдвое увеличил количество военных, но оказалось мало и этого. Всеобщая воинская повинность была введена только к январю 1916 года, и то поначалу касалась холостых мужчин в возрасте от 18 до 41 года. Помимо прочего, солдаты требовались не только для непосредственно боевых действий. Необходима была и так называемая «промышленная армия», то есть рабочие для военных заводов, выпускающие боеприпасы и пр. Над созданием всего этого и предстояло работать младшему Чемберлену.

В январе 1917 года только что назначенный глава Национальной службы направил премьер-министру отчет, в котором настаивал на трудовой повинности для мужчин с 22 лет и на перераспределении призванных на фронт солдат. Но здесь в дело вмешалось военное министерство, которое категорически отказывалось делиться людьми. Национальную службу вообще обошли в решении этого вопроса, когда главы военного министерства и министерства боеприпасов договорились между собой и заключили двустороннее соглашение о распределении рабочих и военных.

Делиться контролем над работоспособным населением абсолютно не желало и министерство труда, в результате чего между ним и ведомством Чемберлена возник устойчивый конфликт. С одной стороны, все признавали необходимость существования Национальной службы, с другой — не только не помогали, но и прямо противодействовали ее эффективной работе. Не говоря уже о том, что против трудовой повинности горячо выступали лейбористы и, разумеется, профсоюзы. Сам Ллойд Джордж также не торопился вводить «трудовую военную повинность». Он мыслил масштабными идеями, одной из которых была его «тотальная война», но что под этим подразумевалось, что должно было включать в себя и каким образом могло быть реализовано — премьер-министра уже не волновало.

Чемберлен же мыслил предметно, практически обдумывал каждый шаг, выдвигал инициативы, раз за разом предлагая правительству новые схемы увеличения рабочей силы за счет трудовых обязательств. Он хотел иметь контроль над трудовыми биржами, полномочия инспектировать фабрики и заводы, чтобы удостовериться в правильном распределении рабочих, но во всем этом ему было отказано, в лучшем случае некоторые его идеи принимались частично. Все, что оставалось Чемберлену, — это агитировать на митингах трудоспособное население идти работать на заводы, чем он небезуспешно и занимался. Но успехи эти были до крайности малы, а Империи требовались все большие и большие силы для победы.

Силы эти — ввиду множества противодействий как внутри Кабинета министров (Кристофер Аддисон, министр боеприпасов, вообще грозил выходом в отставку, если идея трудовых обязательств будет поддержана), так и в других ведомствах — Чемберлен предоставить не мог.

Остин также ничем не мог брату помочь, как помог когда-то в случае с учреждением сберегательного банка. Во-первых, вопрос был слишком масштабным. Во-вторых, отношения между братьями становились все более отстраненными; хотя оба они теперь жили в Лондоне, но виделись редко. В-третьих, и у самого Остина Чемберлена, который был министром по делам Индии, в то время существовало множество своих проблем. В апреле Невилл писал о нем сестре: «Он нечасто говорит о своей работе… <…> но вчера немного открылся. Проблемы индийских реформ теперь выходят на первый план. Факт в том, что русская революция, которая по мрачной иронии была встречена криками одобрения у наших людей, как будто это поможет выиграть войну, отразится на всех неустойчивых умах, и никто не сможет предвидеть ее результат. <…> В Индии уже взволнованы разговорами о «свободе стран», «защите слабых от сильных» и думают, что если русские смогли свергнуть царя, индийцы могли бы «пробудиться» и сбросить «английский хомут». <…> Кто его знает, как это все закончится». На тот момент закончилось это проектом реформ Монтегю-Челмсфорда, согласно которому Индии был бы гарантирован статус доминиона после ряда преобразований. Но Индию ждали в дальнейшем интересные годы, а Остина — отставка. Из-за расследования провала Месопотамской кампании (войны британской стороны, в основном силами индусов, с Османской империей) он как министр вынужден был взять на себя всю ответственность за эту неудачную операцию и в июле оставил Кабинет.