1 мая 1940 года «Барон прессы» лорд Бивербрук в беседе с Леопольдом Эмери вспоминал о том, с каким трудом удалось свалить Асквита, и говорил, что убрать Чемберлена с поста главы правительства может только «дворцовый переворот», то есть перестановка внутри Кабинета[551]. Сам Бивербрук еще с января 1940 года пытался войти в Кабинет и уговаривал премьера сделать его хотя бы министром сельского хозяйства. Чемберлен ему в этом отказал, таким образом нажив себе очень деятельного и зловредного врага. Покровительствовал Бивербруку и Черчилль, лоббируя предоставление ему портфеля, но также получил отказ.
«Барон прессы» после этой неудачи стал вести переговоры с герцогом Виндзорским, ранее известным как Эдуард VIII, уговаривая того «объединить страну в движении за мир», то есть начать с Гитлером переговоры, обещая ему полную поддержку своих газет. Но у отрекшегося монарха достало ума не поддаться на эти уловки, понимая, что все это имело лишь один смысл — свалить правительство Чемберлена, а если еще точнее — избавиться от премьер-министра. Лео Эмери, с которым Бивербрук делился размышлениями о перевороте, также давно имел «пчелу в шляпе»[552] на своего старого друга Чемберлена, который каким-то неизведанным Эмери образом обходился в своем военном правительстве без него.
Дебаты в парламенте по этому вопросу были назначены на 7–8 мая. То, во что они выльются, не мог и предположить Невилл Чемберлен. 4 мая, находясь в своем любимом Чекерсе, он запишет в дневнике: «Я не думаю, что мои враги способны скинуть меня теперь. Будет жаль, если они это сделают, так не хочется отсюда уезжать…»[553] Все письма Чемберлена, которые были написаны сестрам до этого момента, с января регулярно повторяли эту же самую мысль. Хотя он описывал трудную отставку Хор-Белиши с поста главы военного министерства и выступление по этому поводу Галифакса, который спешил напомнить о еврейском происхождении министра и о том, что его не будут воспринимать из-за этого всерьез. Писал Чемберлен, как он регулярно сталкивался с трудностями в понимании с Черчиллем, и доходило до того, что он прямо говорил Черчиллю: «Или вы принимаете мою политику, или я принимаю вашу отставку», но после, по мнению премьер-министра, мир восстанавливался и их отношения с «избалованным и мрачным ребенком» быстро стабилизировались. В начале февраля Чемберлен проверял зрение, и доктор сказал ему, что с такими зоркими глазами его могли бы взять служить на флот. Но тем не менее увидеть, что в Кабинете не все столь же тепло относятся к нему, как относился он к своим коллегам и друзьям, Чемберлен не сумел.
Еще в 1939 году Марго Асквит, вдова премьер-министра, объявившего о начале Первой мировой войны, писала, что главным врагом теперь является — ненависть. И именно ненависть нашла свое отражение в тех знаменитых слушаниях в палате общин. В октябре Энни, миссис Чемберлен, писала сестре премьера об атмосфере, царящей там: «Я просто не знаю, как он сохраняет свое терпение и силы. Я прихожу иногда послушать вопросы и оппозицию лейбористской партии. Невероятно, но они, кажется, не понимают, что война продолжается. Большинство заднескамеечников ведут себя точно так же, как школьники, и вы видите, что они усмехаются друг дружке каждый раз, когда думают, что один из их лидеров заработал очко, — они пытаются доказать свое превосходство совершенно независимо от правды, просто чтобы предали гласности то, что они говорят»[554]. И это было в относительно мирном октябре, но после Норвегии в палате творилось нечто невообразимое.
Кит Фейлинг отмечает, что ни Финляндия, ни Норвегия не стали действительными причинами всего произошедшего[555]. Безусловно, с этим можно согласиться. Ключевой фигурой был премьер-министр, который коренным образом отличался от тех людей, которые превалировали в палате общин. Это были жадные до власти, говорившие, лишь бы одержать словесную победу и максимально изящно оскорбить, привыкшие к вниманию в прессе и не склонные к тяжелой работе, но склонные к политическим интригам люди. Невилл Чемберлен с его популярностью, с его честностью и смелостью брать на себя ответственность, а также говорить твердое «да» и твердое «нет» без привычных в парламенте экивоков был у многих бельмом на глазу. И в мае 1940 года ему удалось то, чего не удавалось даже войне — сплотить подавляющее большинство в палате общин.
7 мая 1940 года премьер-министр открывал заседание палаты: «Я уже говорил, что преимущество тоталитарных государств заключается в том, что они готовились к войне, пока мы думали только о мире. <…> Я обязан сказать сегодня, что, пока последствия норвежской кампании были серьезно преувеличены, в то же время я сохраняю полную уверенность в нашей окончательной победе. Но я не думаю, что все люди нашей страны понимают степень угрозы, которая надвигается на нас. Если мы мудры, то извлечем много полезных уроков из этой кампании. <…> Давайте остерегаться соблазнов расколоть наши силы, это будет играть на руку врагу. Давайте также остерегаться препирательств и расхождений внутри нас, когда в настоящее время к нам может прийти война в самом своем ужасном обличье, надеясь сломить храбрость нашей страны. Сейчас не время для ссор. Сейчас, скорее, время для устранения наших расхождений, для урегулирования наших стратегий и для направления каждой унции нашей силы и энергии в вооружение армии, которая поможет нам победить. Наши военные советники говорили, что в очень трудных условиях проводить такие обсуждения нельзя. Они убеждали нас не проводить никаких дебатов вообще. Мы не могли принять этот совет. В демократической стране должна быть критика, и если эта критика есть, те, кто подвергнется ей, должны суметь защитить себя, независимо от того, какие опасности могут возникнуть. В этих дебатах должны выступать четыре члена Военного кабинета, все они непосредственно связаны с проведением войны. <…> Все они будут отвечать на критические замечания. Все они знают, что были предприняты попытки поссорить их друг с другом. Предполагается, что этот министр или тот министр более ответствен за наши действия, нежели его коллеги. Подобные предположения столь же недостойны, сколь и необоснованны. Среди нас нет никакого расхождения. Ни один из нас не пытался интриговать против другого. Все мы объединены одной мыслью, и именно так мы сможем сделать все возможное для вклада в нашу победу»[556]. И опять Невилл Чемберлен не ошибся в своих опасениях. То, к чему он призывал — не устраивать свары, не искать персонально виновных, а продолжать наращивать оборонные мощности и готовиться к близкой и настоящей войне после периода затишья, — было выполнено палатой общин с точностью до наоборот.
Выступавший после лидер оппозиции Клемент Эттли откровенно заявлял: «Я нисколько не удовлетворен, несмотря на все слова премьер-министра, существующим правительством военного времени, оно — неэффективный инструмент ведения войны. Мы подвергали критике его в этой палате много раз»[557]. Это была чистая правда, лейбористы трепали нервы Чемберлену до этого момента достаточно. Любой повод использовался ими для того, чтобы обозначить свое неудовольствие и премьером лично, и Кабинетом, хотя сами лейбористы, несмотря на периодические предложения, войти в правительство отказывались. Эттли оправдывал Черчилля, который, по его мнению, был поставлен в невыносимое положение своим статусом первого лорда Адмиралтейства без расширенных функций всего военного командования. Выступавший позже Арчибальд Синклер[558], включение в Кабинет которого регулярно лоббировал Черчилль, усомнился в том, что сказал премьер-министр о советах не проводить дебаты вообще, пытаясь выставить Чемберлена в свете желающего уклониться от своей решающей ответственности. Но если лидеры оппозиции хотя бы пока держали марку, заднескамеечники, вроде полковника Веджвуда, без обиняков заявляли: «Если бы я был в правительстве, я бы немедленно или убрал наши войска или установил связь с Россией»[559]. Такие самоуверенные заявления сыпались со всех сторон. Основной претензией к Чемберлену у многих было то, что у власти был он, а не они.
