В декабре же Чемберлен и Галифакс посетили Францию, совершив туда и обратно довольно опасные полеты в тумане. Чемберлен «испытывал то, что другие называют предчувствием, будто я не вернусь, но потом отбросил от себя эти гнетущие мысли», а Эдвард «был сильно испуган». Последнему вообще реалии войны доставляли лишь неудобства. Из роскошного дома на Итон-сквер он с женой Дороти перебрался в отель неподалеку от Форин Оффиса, поскольку в отеле было бомбоубежище, в отличие от его дома. Невилла Чемберлена, который теперь ходил в нескольких носках и специальных подагровых ботинках, личный комфорт волновал мало, подагра доставляла ему физические страдания, но страдания душевные вызывала война в целом. «Я нахожу войну, — писал он архиепископу Кентерберийскому на Рождество, — более ненавистной мне, чем когда-либо, каждая потерянная жизнь и каждый взорванный дом вызывают у меня горький стон»[539]. Он был полон ощущения затишья перед катастрофой.
В январе, после посещения французского фронта, премьер-министр говорил: «Эта новая война, которая, вероятно, будет роковой в истории мира, началась тихо, но это затишье перед бурей. Огромные полчища людей, вооруженных самыми мощными орудиями уничтожения, которые способна изобрести наука, следят друг за другом из-за своих оборонительных позиций. Время от времени мы слышим гул орудий, но генерального сражения пока еще не было. Как долго это продлится, мы не знаем»[540]. И Гитлер, и союзники ждали весны.
Союзники и Германия одновременно разрабатывали план захвата Скандинавских стран. Еще в январе, выступая по радио со своими регулярными обращениями, Уинстон Черчилль имел неосторожность обмолвиться об этом, что вызвало, разумеется, шквал протеста со стороны нейтралов. Премьер-министр сокрушался о том, что все, что они говорят в Кабинете, теперь с легкой руки первого лорда Адмиралтейства можно услышать в радиопередачах[541]. Эта неосторожность, скорее всего, не намеренная, а вызванная тщеславием и самоуверенностью Черчилля, в предстоящей норвежской кампании сыграла свою роль. Планы по Скандинавии из-за поднятого шума пришлось отложить на три месяца.
Расстраивало Чемберлена не только это, но и бесконечные нападки прессы, «военных новостей нет, а газеты продаются лучше, когда ругают правительство, но не хвалят его. Это заставляет меня иногда чувствовать, что было бы лучше, если бы я передал свои обязанности другому. Только я не вижу, что тот другой, которому я мог бы передать власть, добьется большего успеха, чем я»[542]. Под «другим» премьер-министром обычно понимался Галифакс, с которым они в последнее время особенно сблизились, хотя тот совершенно не жаждал принимать на себя «решающую ответственность».
Вообще о возможном своем преемнике премьер-министр раздумывал мало, так как, несмотря на травлю в прессе и крики оппозиции в палате общин, положение его и в Консервативной партии, по-прежнему составляющей большинство в парламенте, и в стране оставалось довольно прочным. Да и сам он был в хорошей физической форме, за исключением периодических обострений подагры. «Все это дает тяжелое напряжение, но я не могу не видеть, насколько легче я переношу это, нежели отец, хотя он был на несколько лет моложе меня»[543]. В апреле 1940 года личный секретарь Чемберлена фиксировал: «Его невероятная способность к тяжелой работе и очевидная неспособность уставать поражают и, кажется, даже увеличиваются, как только проблемы становятся труднее, а дни все более нагруженными работой. Семьдесят один год очень легко лег на его плечи»[544]. 71 год исполнился Чемберлену в марте. 30-го числа он виделся со своей сестрой Идой и после написал ей: «Я никогда не могу подумать о тебе и обо мне как о «стариках», но когда я вспоминаю, что моей юности уже более 70 лет, я понимаю, какими мы неизбежно видимся молодому поколению»[545].
К тому времени Финляндия уже была захвачена. Но в феврале, когда финны еще продолжали «героически сопротивляться», премьер-министр писал: «По-моему, самым важным является то, чтобы финское сопротивление продолжалось, и у меня есть сильное чувство, что финская война может иметь важное влияние на нашу борьбу»[546]. Падение Финляндии действительно очень сильно повлияло на борьбу, но в первую очередь французского правительства. Ему не простили того, что союзники не спасли финнов, и Эдуар Даладье, опрометчиво обещавший любую поддержку Финляндии, вынужден был уйти в отставку, передав свои полномочия Полю Рейно. На британское правительство это оказало влияние косвенное, но продемонстрировало заинтересованным лицам, а таких и в Кабинете, и в палате было достаточно, что крупная военная неудача помогает избавиться от премьер-министра.
Когда 9 апреля 1940 года Гитлер высадился в Норвегии, он только на несколько дней опередил британцев, и все же эти несколько дней стали решающими. Норвежская операция была весьма странно осуществлена и закончилась поражением, это признают многие известные специалисты, например Бэзил Лиддел Гарт[547]. Можно говорить о том, что у Черчилля были связаны руки, что премьер-министр не наделил его должными полномочиями и т. д. И тем не менее за то же минирование норвежских территориальных вод выступал в первую очередь премьер-министр Чемберлен. Он дал карт-бланш Черчиллю. Генерал Айрон-сайд в то время прямо говорил, что «у нас все решает Адмиралтейство». Казалось, любой корабль, который войдет в норвежские воды, будет потоплен, но Гитлер осуществляет высадку войск. И могущественнейший флот Британской империи терпит такое сокрушительное поражение. Можно, конечно, вспомнить о Галлиполи — неудаче Черчилля на том же посту 25-летней давности, но истинная причина этого поражения кроется не только в неумелых действиях военного гения Уинстона Черчилля, были и другие мотивы.
«Гитлер совершил огромную стратегическую ошибку. <…> Мы крупно выиграли от того, что произошло в Скандинавии», — писал Уинстон Черчилль. И это была сущая правда, он действительно выиграл. Невилл Чемберлен, несмотря на спорные моменты политики правительства, был очень популярен в Британии. Даже знаменитый Лорд Хау-Хау[548] признавал, что Чемберлен единственный на тот момент мог объединить страну, любимый простым народом. Убрать главу правительства, пользующегося поддержкой общества, было не так-то просто, каким-либо образом необходимо было подорвать его репутацию.
Несмотря на оптимистичные прогнозы относительно норвежской кампании, озвученные в середине апреля и премьер-министром, и первым лордом Адмиралтейства, 28 апреля было принято решение об эвакуации союзнических войск из Норвегии. Таким образом, еще одна нейтральная страна перешла в руки Гитлера. Чемберлен не хотел обвинять Черчилля персонально в этом провале, однако отмечал: «Он склонен слишком смотреть на сторону, в то время как друзья возвеличивают его военный гений и намекают, что, если бы только он не был отягощен мешающими ему вещами[549], все пошло бы совсем по-другому. <…> Свое мнение по Тронхейму Уинстон изменил четыре раза. <…> Он был убежден, что, если бы мы выполнили первоначальный план, мы добились бы успеха. Я же уверен в том, что ему помешала привычка к несдержанным разговорам в компаниях, но он был в таком настроении, что принудило его «поклонников» говорить, будто ему мешают. Хотя я никогда не слышал, чтобы он отрицал свою собственную ответственность. <…> Я не обвиняю У.Ч. в этих очень естественных колебаниях. Все мы склонны менять мнения в эти ужасные времена, поскольку имеют место быть различные соображения. Только вот они не согласовываются с картиной, которую желтая пресса и «друзья» У. Ч. рисуют относительно первого лорда Адмиралтейства»[550]. Пресса действительно неистовствовала по поводу норвежской операции, призывая к ответственности вовсе не Уинстона Черчилля, а премьер-министра.
