Граф Гранди, посол Муссолини, прислал премьер-министру телеграмму: «Вы остались человеком, в то время как, к сожалению, традиционная дипломатия иногда теряет связь с человеческим отношением. Я желаю Вам всяческих успехов в задаче, которую Вы взяли на себя. Трудности впереди все еще очень большие, но Вы сломали лед этого ужасного периода, и миллионы матерей в Европе и во всем мире благословляют Вас сегодня»[435]. Ситуация хоть и была временно стабилизирована, но необходимы были быстрые решения. Из Праги в этот же день вернулся Ранси-мен со своим отчетом, который только подтверждал то, что районы с немецким населением необходимо передать Германии как можно скорее и только это сможет предотвратить военную развязку.
Далеко не все в Кабинете были готовы так легко согласиться на подобные меры. Самое примечательное, что возражал против уступок Гитлеру и лорд Галифакс, его германофобия солдата Первой мировой не позволяла так просто взять и подарить рейху целую область, пусть и с немецким народонаселением. Тем не менее тот же Галифакс все эти дни оставался главной линией связи с французами, своими заявлениями убеждая их, что Британия вряд ли сможет оказать поддержку Чехословакии, хотя «гипотетически» при худшем исходе Францию не оставит. Все это заставило паниковать уже французов и особенно Жоржа Бонне. Несмотря на то, что министр иностранных дел СССР Литвинов пообещал ему, что Советский Союз соблюдет их договор с чехами, Бонне этому заявлению верить отказывался, более того, в искаженном виде передал эту информацию и своему, и британскому Кабинетам.
Отчеты французских военных повергали в панику всех, кто мог с ними ознакомиться, то есть премьер-министров Франции и Великобритании. По этим отчетам, Германия производила 500–800 военных самолетов в месяц (при французском производстве 45–50 самолетов и британском — 70). Позже выяснилось, что в августе 1938 года французское производство упало до невероятной цифры в 13 машин (когда работники авиационной промышленности были в отпуске) и что в сентябре французские военно-воздушные силы в целом состояли только из 700 самолетов, главным образом устаревших. Маршал Геринг тем временем накручивал в Берлине посла Гендерсона, говоря ему абсолютно откровенно: «Если Англия начнет вести войну с Германией, никто не знает, каков будет ее окончательный итог. Но в одном я совершенно уверен. Прежде чем война окончится, очень немного останется в живых чехов и мало что останется от Лондона»[436].
Для Чемберлена цифры и угрозы не играли особой роли в его нацеленности на мир. Не возникало сомнения, что он будет продолжать свою миссию. «Когда он летел обратно из Германии, он видел, как ландшафт под ним постепенно увеличивается миля за милей и вырисовывается в обветшалые здания Ист-Энда. Он не мог перенести мысли, что их обитатели могли бы стать первой жертвой бомбардировок с воздуха»[437]. Премьер-министр взял на себя ответственность навязать выбор мира всем участникам тех далеких событий.
Прибывшие в Лондон 18 сентября Даладье и Бонне выслушали его рассказ и соображения. Бонне моментально согласился на всё, тем более что буквально накануне получил отчеты, что во Франции нет даже противогазов, а он и без того был на грани нервного срыва. Даладье, как и свойственно быку, немного поупрямился, но ему ничего не оставалось. Изначально он поставил себя в это положение, поэтому теперь мог только помогать составлять план соглашения для чехословацкой стороны. Соглашение это предполагало самоопределение территорий, чье население на более чем 50 процентов состояло из немцев, которые должны были быть переданы Гитлеру. Решение о проведении плебисцита было отвергнуто, так как это могло бы повлечь за собой плебисциты венгров, поляков, так называемых национальных меньшинств, которые также не были довольны своей судьбой. Соглашение предполагало, что международная организация, включающая чешских представителей, определит границы и обмен населением между Чехословакией и рейхом и что новые границы будут подтверждены и закреплены общей международной гарантией их целостности, к которой британское правительство было готово присоединиться.
Естественно, такой план чехословацкому президенту Бенешу не понравился. Не понравился он и британской оппозиции, которая отрядила к премьер-министру Чемберлену делегацию в лице лейбористской парочки Эттли и Гринвуда. Разговор у них был крепкий, в итоге Чемберлен даже прикрикнул, что в отличие от них он видел Гитлера лично, разговаривал с ним и верит ему. Примечательно, что обычно протестующие даже против минимальных инициатив по перевооружению лейбористы, в штыки встречающие каждый шиллинг, направленный на развитие военных сил Британии, теперь требовали решительно остановить посягательства Гитлера, что напрямую означало бы начало войны. Казалось, что чехов убедить принять англо-французский план было проще, чем оппозицию смириться с решением правительств двух стран. 21 сентября телеграмма из Праги заключала в себе ответ Бенеша о принятии этого плана. Иного выбора у него не было, Галифакс через Ньютона и Масарика ему ясно дал понять, что, если война в Европе вспыхнет, он будет нести за это персональную ответственность.
В прессе немедленно развернулась кампания, порицающая «предательство Чехословакии» и «трусость» британского правительства, а также лично премьер-министра, пошедшего на поводу «у разбойника и убийцы Гитлера», как характеризовал его чехословацкий посол Ян Масарик. В дневниках Майского приведена примечательная история о том, как Галифакс передавал англо-французский план чехам и Масарик язвительно поинтересовался, какова же в таком ультиматуме роль премьера, на что министр иностранных дел ответил: «Роль почтальона, и только». Масарик не удержался от колкости, обозвав Чемберлена «посыльным».
Как только не называли премьер-министра тогда политики и дипломаты, переложившие на его плечи судьбу Европы, один лишь Кэдоган восклицал: «Сколько же нужно смелости, чтобы быть таким трусом!»[438] Но простые люди во всех странах верили, что этот джентльмен с черным зонтиком способен сохранить мир. Популярный исполнитель фокстротов того времени Гарри Рой сложил даже подбадривающую песенку: «Храни вас Господь, мистер Чемберлен! Мы все гордимся вами! Вы выглядите великолепно с вашим зонтиком, весь мир любит этого славного малого»[439]. И действительно, это было так. Мир глядел с надеждой, как во второй раз Невилл Чемберлен всходит по трапу самолета, и ждал, что он прекратит этот затянувшийся кошмар.
22 сентября 1938 года премьер-министр Великобритании второй раз прибыл в рейх, где в Бад-Годесберге его ожидал Адольф Гитлер. Чемберлен привез ему англо-французское соглашение об урегулировании ситуации с полным его принятием чехословацкой стороной. Но он не знал, что в Германии уже побывали представители польского и венгерского правительств, требующие и для своих национальных меньшинств территории. И именно под предлогом того, что правительство доктора Бенеша продолжает угнетать людей, Гитлер отверг план, привезенный Чемберленом, и выдвинул свой, включающий немедленную оккупацию территории Судетской области войсками рейха, а также будущие плебисциты для поляков и венгров. Для премьер-министра подобные заявления, безусловно, стали пощечиной.
Все усилия, которые были им приложены, по щелчку пальцев оказались погребены под руинами. К сожалению, на тот момент Чемберлен не мог себе позволить писать письма сестрам, и о том, что он чувствовал, остается только догадываться. Но сложно предположить, каких трудов ему стоило не отказываться от своих намерений, а продолжать искать способы урегулирования ситуации, вместо того чтобы просто объявить о начале новой мировой войны. Те три дня, которые длились переговоры и обмен письмами между немцами и английской делегацией в Бад-Годесберге, были самыми драматичными за всю историю чехословацкого кризиса. Единственное, чего Чемберлену удалось добиться 22 сентября от Гитлера, — это обещания не начинать военных действий, пока длятся их переговоры. В Лондон он послал телеграмму, что расценивает эту их встречу как «очень неудовлетворительную»[440].
