Премьер-министр был полон решимости уже завтра объявить итальянскому послу, что Британская империя согласна начать переговоры и провести их в Риме. Иден против этого категорически возражал, так как ему не понравились ответы Гранди и вообще вся идея переговоров. Было принято решение созвать Кабинет и коллегиально определить, что делать дальше. Помимо прочего, Иден вновь впал в паранойю и подумал, что Чемберлен уже обо всем договорился с Гранди за его спиной с помощью какого-то невидимого тайного агента, якобы ожидавшего посла в такси у Даунинг-стрит, 10. Так что сэр Джон Саймон волновался по поводу физического и психического здоровья министра иностранных дел не зря, беседуя с чиновником Форин Оффиса, — это не было таким уж преувеличением или попыткой выставить Идена в дурном свете. Это было искренней тревогой о том, что Иден делает и с собой, и со страной, и с миром, и, в конце концов, с премьер-министром, который теперь был поставлен в крайне неудобное положение, кардинально разойдясь во взглядах на предстоящие дела с главой Форин Оффиса.
Вообще «умиротворить» Идена в те дни пытались многие, тот же Саймон, который относился к нему с большой симпатией, просил его еще раз подумать над тем, что сказал ему премьер-министр. Кэдоган, его новый заместитель, также советовал от переговоров не отказываться, а сделать акцент на испанском вопросе. Но министра иностранных дел теперь уже было не унять, он решил поставить перед Кабинетом вопрос ребром: либо члены Кабинета поступают так, как хочет он, либо он уходит в отставку. Кроме как инфантильным такое поведение назвать, конечно, нельзя, учитывая, какое наследие Иден оставлял тому же Кабинету, но теперь его не волновало ничего, кроме желания, чтобы все приняли его точку зрения, продиктованную личной неприязнью к Муссолини. Особенно забавно выглядело то, что позже Энтони Иден оказался в числе многих, обвиняющих премьер-министра Чемберлена в феноменальном упрямстве.
Кончилось все еще хуже, чем начиналось. Кабинет заседал два дня с перерывами, Идена пытались уговорить остаться в правительстве все, от премьера до младших министров. Галифакс сидел с ним в Форин Оффисе «в довольно беспокойной атмосфере виски с содовой и сигарет»[386], также отговаривая его уходить в отставку. Перед финальным заседанием 19 февраля 1938 года Чемберлен сказал Идену, что итальянцы приняли решение о выводе волонтеров из Испании перед открытием переговоров. В ответ на что Иден вспылил — «пока еще министру иностранных дел» об этом не сообщили и опять-таки действовали за его спиной. В итоге становилось очевидным, что с Иденом, в отличие от Муссолини, договориться уже невозможно.
И премьер-министр, несмотря на то, что правительственный кризис будет означать головную боль в палате общин и ослабит в принципе позиции Великобритании, отставку Идена принял. «Не мог написать в течение прошлых одиозных выходных. <…> Я понятия не имел до 18-го числа, что все дойдет до разрыва, но после повторных усилий Ф. О. предотвратить переговоры и мою встречу с Гранди я знал, что настало время, когда я должен проявить свою окончательную твердость, и что Энтони должен уступить или уйти. Очень много людей все еще говорят, что не понимают, почему он ушел в отставку. За это он сам ответствен, поскольку я сомневаюсь, понял ли он вообще, что проблемы между нами не было, проблема была в том, должны ли начаться переговоры теперь или должны ли они начинаться вообще. Я постепенно прихожу к выводу, что Энтони в принципе не хотел говорить ни с Гитлером, ни с Муссолини <…>. Теперь, когда все закончилось, и Кабинет, и палата общин, и страна сплотились. <…> Есть много проблем впереди, но я чувствую, как будто огромный груз упал с моей души»[387].
Иден также чувствовал облегчение, что с него сняли ответственность за международное положение, и мог наблюдать с задней скамьи в палате, как мир скатывается в бездну новой мировой войны. Раздувала конфликт между премьером и его экс-министром пресса, причем что британская, что, например, французская. «Для французских беллицистов уход Идена приобрел катастрофические масштабы», — отметил позже публицист Жорж Шампо. Внук Карла Маркса, социалист Жан Лонге писал: «Возмущение капитуляцией Чемберлена перед гангстерами Рима и Берлина не утихает по всей Великобритании и в доминионах»[388].
Спокоен оставался только лорд Галифакс, которому и предстояло занять место Энтони Идена в Форин Оффисе 20 февраля 1938 года. Волноваться ему действительно было не о чем, премьер-министр как «вьючная лошадь» будет делать всю работу в международных делах, а заодно и отчитываться перед палатой общин, где теперь кипели совсем нешуточные страсти. Особенно в парламенте разжигали обстановку новые звезды оппозиции — лейбористы Клемент Эттли и Артур Гринвуд, последний к тому же любил крепко выпить, что добавляло дискуссиям градусов во всех смыслах. Галифакс же был членом палаты лордов и даже ее председателем, что его избавляло от подобного. Хотя он и вспоминал в своих мемуарах, что «до прошлых двух или трех лет у меня никогда не было специального контакта с работой Форин Оффиса, но эти годы дали мне широкие возможности для наблюдения, какой неблагодарной при нынешних обстоятельствах станет работа любого министра иностранных дел»[389]. Но тем не менее, несмотря на всю неблагодарность, до поры до времени Галифакс оставался в тени Чемберлена, руководствуясь советом, который дается перед началом одиночной охоты на лис: никогда не заезжай на луг, если только не знаешь, как с него выехать[390]. Выезжать с луга европейских кризисов предстояло Невиллу Чемберлену, как заправской лошади.
Отставка Идена была спровоцирована многими факторами, но главным были даже не его расхождения с премьер-министром во взглядах на Италию, а мнительность, которая эти расхождения только усиливала, хотя в принципе все было возможно преодолеть. Иден считал, что в работу Форин Оффиса вмешивается по заданию Чемберлена сэр Хорас Уилсон, главный индустриальный советник премьер-министра. Его мемуары испещрены загадочными историями то о чаепитии с сэром Хорасом, где он говорил, что был полностью неудовлетворен министерством иностранных дел и особенно Ванситтартом, «который был паникером и препятствовал всем попыткам правительства установить дружественный контакт с государствами диктаторов»[391]. То, по словам секретаря Идена, Джима Томаса, Уилсон горячо интересовался разладом Идена и Чемберлена после получения письма от Рузвельта, и Иден замечал, что «Чемберлен действительно думал, что его собственная политика «встреч» с диктаторами была правильной. Он был полон решимости продолжать ее и считал, что «спасал меня от меня» (то есть Идена от него же самого. — М. Д.)»[392]. То сэр Хорас уже напрямую вырастал перед министром иностранных дел, объясняя, что премьер уехал в Чекере, обещая передать всю информацию от Идена ему самым незамедлительным образом, и просил поговорить с ним о внешней политике Британии, что привело к некрасивой сцене: «В конечном итоге я сказал сэру Хорасу, что, если когда-нибудь мне будет уготовано судьбой занять дом номер 10 на Даунинг-стрит и я должен буду иметь дело с промышленными проблемами, я пошлю за ним и почти наверняка послушаю его совета, поскольку я знаю, что он понимает в промышленных делах. Но я попросил бы, чтобы он не забывал, что мало понимает в делах иностранных»[393].
До этого в своих мемуарах Иден приводил разговор с Невиллом и Остином Чемберленами, незадолго до смерти последнего, когда тот говорил брату: «Невилл, запомни, ты ничего не смыслишь в иностранных делах»[394]. Это цитату очень любят тиражировать, но даже, несмотря на то что отношения между братьями Чемберлен были своеобразными, вряд ли старший стал бы отчитывать младшего как школьника, не понимающего какой-либо предмет, тем более в присутствии молодого Энтони Идена.
