Все, чего Идену удалось добиться от премьера, это нескольких телеграмм Рузвельту, что тот горячо приветствует его инициативу, но настаивает на немедленной нормализации отношений с Италией и просит господина президента использовать свое влияние, чтобы осуществить признание завоевания Абиссинии. Рузвельта, казалось, эти ответы устроили. Иден с легкостью отказался от своего амбициозного плана и решил ждать, что же будет предпринимать Чемберлен самостоятельно. С этим Иден уехал в Женеву, возвратившись оттуда в конце января и найдя новый предлог для того, чтобы оттянуть переговоры с Италией, тем более что предлог с июля лежал на поверхности и назывался Испанией. Пиратские вылазки в Средиземном море снова участились, что было для Идена поводом обвинить в этом Муссолини.
Граф Гранди 4 февраля принес в Форин Оффис письмо от фашистского правительства, в котором оно обязалось восстановить итальянские патрули в Средиземноморье, поскольку тоже было обеспокоено пиратами. Из этого Иден сделал превосходный вывод, что Италия ослабела, раз идет на такие уступки. В логике министру иностранных дел, безусловно, было не отказать. Сам он часто обвинял Муссолини именно в том, что одной из дурных черт его характера было то, что уступки и стремление договариваться он принимал за слабость.
Теперь тем же занимался и сам Энтони Иден. Гранди уже напрямую говорил ему, что его с удовольствием увидят в Риме, что персональные переговоры между ним и графом Чиано будут куда предпочтительнее. Премьер-министр попросил назначить для него личную встречу с Гранди, но Иден предпочел выговаривать уже ему за то, что леди Айви Чемберлен продолжала свою «подрывную деятельность»: «Это создает в уме Муссолини впечатление, что он может разделить нас, и он теперь не будет обращать внимания на то, что я должен сказать Гранди. Независимо от того, что Чиано сообщит через Гранди, Муссолини скажет: «Я знаю, что премьер-министр полон решимости начать переговоры в феврале, поэтому не обращайте внимания ни на какие условия, которые Иден будет пытаться выдвинуть»»[380]. Можно только позавидовать терпению премьер-министра, который еще и послушался Идена, вместо того чтобы немедленно начать действовать самостоятельно. Но он доверял своему министру иностранных дел и не хотел его ставить в неловкое положение, говоря с Гранди лично, а не через Форин Оффис, что уже напрямую вызвало бы оглушительный протест и отставку Идена. Хотя терпение Чемберлена и было на исходе.
Вместе с тем он не забывал и о немцах. После визита Галифакса Геринг спрашивал у Гендерсона о серьезности намерений Великобритании, казалось, что магистр по лисьей охоте особенного впечатления на рейх не произвел. Это было известно Чемберлену, который в конце января вызвал из Берлина Гендерсона для инструкций: «К счастью, у меня недавно было «озарение» на предмет немецких переговоров. Идея была принята быстро и даже с энтузиазмом всеми, кому я рассказывал о ней, и мы послали за Гендерсоном, чтобы он прилетел и обсудил все с нами. Он должен быть в Лондоне сегодня вечером. Также я думаю, что стал намного ближе к итальянским переговорам с надеждой начать их в следующем месяце»[381].
К сожалению, в этот период времени сестры Чемберлена находились за границей, и он не рисковал доверять переписке все свои мысли, как делал это раньше. «Озарение» же состояло в том, чтобы просить Гендерсона искать личной встречи с Гитлером и убеждать его в серьезности британских намерений относительно рейха. Гендерсону было поручено объявить Адольфу Гитлеру, что британское правительство готово обсуждать все нерешенные вопросы между двумя странами, в том числе вопрос колониальный, а также общего европейского урегулирования. Ввиду непростой обстановки на тот период в самой Германии посол Гендерсон, вернувшийся в Берлин 4 февраля 1938 года, сразу не смог получить аудиенцию у фюрера, их встреча была назначена только на 3 марта. И кто знает, имели бы дальнейшие события такой ход, если бы посол и Гитлер увиделись раньше.
Тем временем в рейхе происходили свои перестановки, 4 февраля министром иностранных дел стал Иоахим фон Риббентроп[382], бывший до этого момента послом в Лондоне. У Чемберлена отношения с ним складывались не так чтобы замечательно, но и не так чтобы они катастрофически не сходились. Его же приход на Вильгельмштрассе у премьер-министра вызывал опасения: «С Риббентропом в его должности я чувствую, что все будет снова неустойчиво. Он всегда выражал самое сильное желание прийти к пониманию с нами, но его действия никогда, казалось, не были вполне в соответствии с этим его стремлением»[383].
12 февраля 1938 года в Берхтесгаден был вызван австрийский канцлер Шушниг, которого Гитлер «зверски запугал», по выражению Чемберлена, и передал ультиматум об освобождении всех политических заключенных и назначении Артура Зейсс-Инкварта (сочувствующего рейху) министром внутренних дел Австрии. «В этом случае Муссолини не оказал ему поддержки. Очень скоро после этого Чиано сказал Перту (британскому послу в Риме. — М. Д.), что приказал Гранди требовать раннего начала переговоров ввиду «возможных будущих инцидентов»»[384], — записывал Чемберлен в дневнике. Действительно, судьба Австрии уже казалась решенной. В том, что «инциденты» в будущем еще обязательно будут, Невилл Чемберлен не сомневался, поэтому на переговорах с Италией продолжал настаивать.
В частности, он еще раз попросил Идена организовать ему личную встречу с Гранди, чтобы обсудить все вопросы непосредственно с послом. 16 февраля Иден опять-таки предлагал подождать еще несколько дней, хотя Форин Оффис был осведомлен о том давлении, которое оказывалось на Австрию в эти дни. Тут уже Чемберлен не выдержал и все-таки настоял на своем. Идену наконец пришлось подчиниться: «Я сожалел об этом, поскольку я полагал, что мой метод поддержания деловых отношений с Гранди более вероятно приведет к результатам, чем очень взволнованное вмешательство номер 10 (речь о Даунинг-стрит, 10, резиденции премьер-министра. — М. Д.)»[385]. Наконец 18 февраля 1938 года посол Италии граф Гранди предстал перед премьером и министром иностранных дел.
Согласно отчету Форин Оффиса, написанному Иденом и одобренному Чемберленом, встреча проходила так: премьер-министр начал ее, подчеркнув относительно тревожную международную ситуацию в связи с событиями в Австрии и их развитием. Гранди сожалел о том, что произошло в этой стране, но уверил премьер-министра, что никакой правды нет в заявлениях о том, будто было некое соглашение между Германией и Италией в этом вопросе. Он признал, однако, что Италия ожидала, что это произойдет. Гранди думал, что Муссолини сделал очень многое, чтобы «сохранить целостность Австрии» в течение прошлых трех лет. Когда Чемберлен предположил, что не всё еще потеряно в Австрии, посол ответил: возможно, мы находимся только в конце третьего акта из четырех. Далее Гранди сетовал на крушение фронта Стрезы и последующее ухудшение англо-итальянских отношений, говорил, что постсанкционный период был хуже, чем сам период санкций. Он жаловался, что «счастливые две недели» после письма премьер-министра Муссолини были «омрачены событиями в Средиземноморье».
Чемберлен обратил внимание Гранди на замечание Чиано о скорейшем начале переговоров ввиду возможности будущих инцидентов. Гранди объяснил, что с точки зрения его правительства переговоры должны включать все вопросы, чтобы обе страны могли обсудить любой предмет, какой пожелают. Иден до сих пор не произносил ни слова, но тут решил вмешаться и спросил Гранди: как открытие переговоров может повлиять на отношение итальянцев к Австрии? Граф Гранди парировал, что ему трудно ответить на этот вопрос, кроме как заметить, что это придаст его людям храбрости, а после добавил, что не получил инструкций обсуждать австрийский вопрос. Иден вновь перешел к испанской проблеме, которая продолжала тяготить международные отношения. В итоге Чемберлен просил графа прибыть на следующий день, чтобы продолжить переговоры, так как ему необходимо поговорить со своим министром.
