До этого он практически не был знаком с герцогом Йоркским, который вопреки ожиданиям все-таки стал королем под именем Георга VI, поэтому считал необходимым завязать с ним более близкие отношения: «Я пошел вчера встретиться с королем по моей собственной инициативе под номинальным предлогом рассказать ему об Имперской конференции, но действительно, чтобы пообщаться с ним поближе. Я его очень люблю и нахожу, что с ним совсем легко говорить. Он сказал, что все премьер-министры (стран Содружества. — М. Д.) выразили ему большое восхищение мной»[327]. Чемберлен начал обживаться в Чекерсе, знаменитом имении, в котором может проживать премьер-министр, радовался саду, находя его подходящим для обилия птиц. В Бирмингеме, а он стал первым жителем этого города, занявшим пост главы правительства, ему устроили огромную многотысячную демонстрацию-овацию. Рабочие люди «с суровыми, честными лицами» протягивали ему руки для рукопожатия, и он не мог им отказать, тронутый таким теплым приемом, напомнившим, как когда-то его отца приветствовали такие же люди и кричали: «Благослови Господь нашего Джо!»[328] Иными словами, премьер-министр наслаждался приятными сторонами своей новой должности. Неприятных, точнее, обременительных и трудоемких, конечно, было значительно больше.
И это касалось не только внешнеполитических аспектов, которым будем посвящена дальнейшая часть этой книги, это касалось и внутренних дел. Британия только начинала оправляться от жесточайшего кризиса стараниями премьер-министра, до этого с упорством «вьючной лошади» тащившего ее из болота упадка, но проблем перед ней стояло еще величайшее множество. Заняв пост главы Кабинета, Чемберлен приказал всем ведомственным министрам готовить двухлетние законодательные программы, которые осенью он намеревался сопоставить и сделать основную программу для всего правительства.
Как и прежде, Невилл Чемберлен старался вникать во все вопросы, стоящие перед его Кабинетом. В отличие от Болдуина у него не было человека, на которого он мог бы положиться, как бывший премьер полагался на него. Он доверял суждениям Галифакса, советовался с Сэмом Хором и Саймоном, готов был выслушать даже соображения Уинстона Черчилля, в правительство не входившего, но активную деятельность в парламенте не оставившего, тем не менее непосредственного «заместителя» у него не было. Это и породило разговоры о его авторитаризме и диктаторских замашках.
Затри месяца до того, как было подписано Мюнхенское соглашение, Чемберлен помимо чехословацкого кризиса, находившегося в разгаре, работал над обширной схемой расширения самоуправления: «Центральная власть должна действовать как справочное бюро со специальным отношением к местной промышленности и как орган по централизованному планированию развития страны в целом…»[329]В первую очередь это должно было помочь сельскому хозяйству. Тем же летом, после ожесточенного сопротивления в палате лордов, законопроект об угле, предусматривавший национализацию лицензированных платежей, который также курировал премьер-министр, был утвержден. Новый законопроект о жилье — опять-таки его детище — обязывал отправлять под снос ветхие здания и субсидировать строительство новых.
Премьер-министр находил время, чтобы заниматься даже ценами на молоко, и не забывал о тех людях, которые что-то сделали для его страны. Когда он узнал о том, что многие бывшие депутаты парламента доживают свой век в нищете, он тут же озаботился назначением им достойных пенсий: «Это возможность показать нашу веру в ту общую связь, которая объединяет всех нас, и отдать дань уважения демократической системе правительства, которую и представляет эта палата»[330].
После проведения Имперской конференции в мае 1937 года Чемберлен занимался и новыми англо-американскими и канадско-американскими торговыми соглашениями. «Причина, почему я готов встать на длинный путь, чтобы получить эти соглашения, заключается в том, что, как я рассчитываю, это поможет подтолкнуть американское мнение сотрудничать с нами все больше. И потом я чувствую уверенность, что это окажет впечатление на тоталитарные страны. В данный момент это выглядит точно так же, как ответ на ось Берлина — Рима — Токио»[331]. Трудные переговоры и торги закончились подписанием соглашений в ноябре 1938 года. Экономически они должны были принести значительные плоды, покрывающие одну треть мировой торговли, они снимали пошлины с США по поставке пшеницы Империи, в свою очередь американский экспорт британских товаров увеличивался на треть.
Чемберлен дал конституцию Ирландии в декабре 1937 года, и Аймон де Валера, премьер-министр Эйре, будет писать ему в мае 1940 года: «Вы сделали больше, чем любой другой британский государственный деятель для того, чтобы установить настоящую дружбу между народами наших двух стран, сделать ее возможной. И если задача не была выполнена до конца, то уж точно не из-за отсутствия доброжелательности с Вашей стороны. Я надеюсь, что Вы еще сможете продолжить свою работу и что мы оба сможем увидеть реализацию нашей мечты — весну наших двух народов с глубоким приветливым смыслом привязанности одного другому и дружбу, которая сделает возможным искреннее сотрудничество между ними во всех вопросах общих интересов»[332].
Первая же сессия парламента с Чемберленом в качестве премьер-министра и лидера Консервативной партии была означена окончательным принятием Закона о страховании и законопроектом об объединении фабрик. Чемберлен работал на всех фронтах, но ситуация требовала его основного внимания на линии фронта международных отношений. «Немцы и итальянцы так невыносимы, как только они могут быть, и довольно трудно увидеть их желание подружиться с нами ввиду той невероятной дерзости, какая изобилует в их прессе. Но я все еще думаю, что ни один из них не хочет войны»[333], — писал он сестре в июле 1937 года.
Для улучшения англо-итальянских отношений требовалась самая малость — признание де-юре завоевания Муссолини Абиссинии. Для Италии желательно было убедить в этом не только Великобританию, но и всю Лигу Наций. В том же июле итальянский посол граф Гранди через Энтони Идена, а вовсе не в обход министра иностранных дел, как любили изображать после, сообщил о том, что хотел бы встретиться с Чемберленом и передать ему известие от Муссолини. Иден это передал и преспокойно уехал в отпуск, оставив вместе себя заместителем старшего своего товарища — лорда Галифакса.
На первой встрече премьер Чемберлен передал письмо для Муссолини, где в общих выражениях признавал необходимость пересмотра и дальнейшего улучшения их отношений, подчеркивая, что признание Абиссинии — лишь один не самый значительный пункт для этого. После посол Гранди передал ему ответ письмом же, в котором дуче очень тепло вспомнил его брата Остина. «У меня был второй полезный разговор с Гранди в понедельник, когда он принес мне письмо Муссолини, и я работаю теперь с Галифаксом, который занимает место Идена. <…> Галифакс полностью соглашается с тем, что я делаю, и сообщает, что Ф. О. также находит это очень приятным. <…> Я могу оглянуться назад с большим удовлетворением, которое вызвано ослаблением напряженности в Европе с тех пор, как я в первый раз видел Гранди. Сам Гранди говорит, что это на 90 процентов из-за меня, и это внушает чувство замечательной власти, какую дает должность премьер-министра. Как канцлер Казначейства, я едва мог бы рассчитывать на такое; теперь я могу только поднять палец, и целый облик Европы будет изменен!» — хвастался Чемберлен сестре, воодушевленный просветом в международных делах. Гранди тоже был рад и сообщил, что Италия и Англия разводились в течение двух лет, но теперь повторно вступили в брак. «Я верю, что двойная политика перевооружения и лучших отношений с Германией и Италией безопасно проведут нас сквозь опасный период, если только Ф. О. поддержит»[334], — продолжал оптимистичные прогнозы Чемберлен.
