Министра иностранных дел Идена успехи премьер-министра не вдохновляли, он был категоричен по отношению к Италии и лично к Муссолини, полагая, что у того «менталитет гангстера». Он тут же подключил в дело Ванситтар-та[335], чтобы контролировать связь премьера и дуче, а также начал наседать на Галифакса, чтобы склонить его на свою сторону. Лорд Галифакс, то соглашаясь с премьер-министром и его действиями, то поддерживая точку зрения Идена и публикуя статьи, где проводил параллели между Муссолини и государем Макиавелли, который сочетает в себе льва и лисицу, сам был уже известен под прозвищем «святой лис». Его им наградил все тот же Ванситтарт, до крайности изящно перефразировав титул «Halifax» в «holy fox».
Таким образом, Форин Оффис не разделял воодушевления Чемберлена, который к концу августа был полон надежд: «Я был вынужден нарушить свой отпуск, чтобы поехать в Лондон, но я видел, что это было крайне необходимо, и был рад возможности лично поговорить с Галифаксом и Иденом. <…> Поезда так удобны теперь, что я не возражал против двух ночных переездов. <…> Реальным предметом моего визита был не Дальний Восток, а обсуждение итальянских переговоров, относительно которых теперь имеются различные идеи. Весьма естественно, есть большое подозрение к Муссолини и определенное предчувствие, что в его стране примут любое предложение по официальному признанию абиссинского завоевания. Я должен сказать, что удивлен беззаботностью, с которой люди, считающие, что они — пацифисты, все же готовы отстаивать меры, почти наверняка вовлекающие нас в войну. Мы никогда не сможем продолжить путь, отказавшись от признания Абиссинии, и мне кажется, мы должны дать его, чтобы получить нечто большее взамен. Было довольно удачно, что Драммонд (британский посол в Риме. — М. Д.)… <…> должен был провести тут ночь со мной. Он говорит, что мое письмо произвело огромное впечатление в Италии, и он во всяком случае полагает, что, если мы будем развивать эту линию, мы сможем в значительной степени, если не полностью, восстановить англо-итальянские отношения. И даже подвести их к тому уровню, на каком они были перед абиссинским приключением. Если так и получится, мы сделаем очень важный шаг вперед к европейскому умиротворению»[336]. Под «людьми, считавшими, что они — пацифисты», премьер-министр очень точно подразумевал и Галифакса, и Идена, видных фронтовиков Первой мировой.
Этих двоих деятелей очень часто противопоставляют одного другому, первого считая марионеткой Чемберлена, второго самостоятельным и мудрым министром иностранных дел, что при Болдуине, что в дальнейшем при Черчилле. При более плотном ознакомлении с темой становится ясно, что суждения эти не так уж и верны, в отношении первого — особенно. Лорд Галифакс всегда следовал своим изысканным, неповторимым, мало понятным и неподдающимся простой человеческой логике путем. В сегодняшних реалиях он мог бы с гордостью быть удостоен титула «троллолорда» (от популярного слова «тролль» не в классическом сказочном понимании огромного зловредного существа из горной породы, а в понимании начала XXI века). Чемберлен считал Галифакса своим другом и соратником, к Идену он тоже относился без какой-либо неприязни, но немного снисходительно, делая ему скидку на возраст, все-таки между ними была почти тридцатилетняя разница.
Невилл Чемберлен вообще относился доброжелательно практически к каждому, пожалуй, за исключением лейбористов, да и то не ко всем. С тем же Артуром Гринвудом[337] у него были теплые отношения, он даже лично писал ему письма пером, а не на машинке. Во всяком случае, он был доброжелателен, пока люди не демонстрировали, что подобное отношение к ним неуместно. Как, например, это сделал много лет назад Дэвид Ллойд Джордж или как позже сделает Адольф Гитлер. Чемберлен никогда не утаивал своей злобы, опять-таки в отличие от приведенного примера, а новое поколение политиков, к которому принадлежал и Иден, часто даже обвиняло его в том, что «он был слишком чистым человеком для низкой стороны политики»[338]. И вот такому человеку суждено было представлять Британскую империю перед лицом новых опасностей. Перед новыми государствами с новой идеологией и даже новой формой правления, перед лицом тоталитарных лидеров, которые не стеснялись в своем пути к власти никаких методов и которые куда лучше были осведомлены о том, что такое «низкая сторона политики». Впрочем, о подобном были прекрасно осведомлены и непосредственные коллеги Чемберлена.
К концу августа участились нападения «пиратских» кораблей на торговые суда в Средиземноморье. Беспокоило это не только Британию, но и Францию, которая и предложила провести конференцию в сентябре, чтобы призвать к ответственности за эти пиратские нападения Италию. Эти обвинения не воодушевляли Муссолини, которого французы поначалу даже отказывались приглашать, но после все-таки приглашение отправили. Окончательно же дуче разъярила нота советского правительства, которое также записывало на итальянский счет недавнее нападение на два их судна и требовало компенсации за причиненный ущерб. Муссолини немедленно ответил на подобное отказом принимать участие в конференции вообще. Конференция проводилась 12–14 сентября 1937 года. Чемберлен, наблюдавший за ходом конференции из Лондона, так описывал ее сестре: «Мы имели большой успех в Нионе. <…> Энтони, я уверен, приложит все усилия, чтобы сохранять Италию спокойной, хотя он действительно никогда не верил в искренность Муссо. Но итальянцы были теперь столь трудными, насколько они максимально могут быть. В данный момент я не знаю, как мы можем улучшить ситуацию»[339]. Однако Иден особенных усилий для налаживания отношений с итальянской стороной прилагать не спешил. Еще в начале Нионской конференции Чемберлен писал: «Я не слишком доволен Ф. О., у них, кажется мне, нет ни воображения, ни храбрости. Я должен сказать, что Э. И. (Энтони Иден. — М. Д.) очень хорошо принимает мои предложения, не ворчит, но это быстро заканчивается, когда он начинает обсуждать их снова и снова и иногда даже переписывает их для отправки. Я очень боюсь, что мы позволим англо-итальянским отношениям снизиться до того уровня, на каком они находились прежде, чем я вмешался. Ф. О. рассматривает Муссо только как своего рода Макиавелли, надевающего лживую маску дружбы, чтобы использовать ее для дальнейших низких устремлений. Если мы будем рассматривать его так, то мы с ним никогда ни до чего не доберемся. И мы должны будем заплатить за наше недоверие ужасающе дорогостоящей защитой (имеется в виду увеличение расходов на региональный флот. — М. Д.) к Средиземноморье»[340].
Соглашение по урегулированию ситуации в Средиземном море было подписано без согласия Муссолини 14 сентября 1937 года, тем не менее позже Италия смягчилась и приняла участие в создании так называемых «антипиратских» патрулей. Дуче все еще лелеял мечту о признании его абиссинских завоеваний. Тем временем Иден уже был в Женеве на очередном заседании Лиги Наций, где сделал все, чтобы это признание не состоялось. Хотя и нельзя сказать, что ему это стоило больших усилий. 16 сентября 1937 года он торжественно телеграфировал в Лондон о том, что, возможно, синьор Муссолини будет пытаться получить поддержку в Берлине.
Но Муссолини все еще надеялся на сближение с западными демократиями. 22 сентября Италия пообещала французскому министру иностранных дел Дельбосу пресечь поток добровольцев в Испанию, но Иден уже в начале октября увидел, что обещание это нарушается с завидной периодичностью. В октябре итальянский министр иностранных дел Чиано и лично, и через Гранди зондировал почву для возможных даже не переговоров, а разговоров. Но глава Форин Оффиса предлагал ему встречу в Брюсселе в формате Лиги Наций, который был невозможен для Италии ввиду стойкого неприятия Лигой ее абиссинских завоеваний.
