2 августа 1936 года французы предложили проект соглашения, по которому Италия, Великобритания и Франция отказывались от любого вмешательства в испанские дела, прекращали поставки оружия и т. д. Соглашение это было подписано, а вскоре и расширено за счет присоединения к нему других стран, в частности Германии и Советского Союза. Иден с самого начала называл возможное вмешательство в испанские дела «плохой политикой». В Лиге Наций был учрежден даже Комитет невмешательства, который был, по определению состоявшего в нем Ивана Майского, полномочного представителя СССР в Лондоне, самым натуральным «комитетом вмешательства». Кроме Великобритании, которая наотрез отказывалась от какой-либо помощи и той, и другой воюющей стороне, четко выполняя соглашение о невмешательстве, другие государства вмешивались в испанские дела всевозможными способами. И Советы, и, в меньшей степени, таясь, Франция помогали республиканцам. Гитлер и Муссолини поставляли генералу Франко добровольцев. Комитет Лиги Наций только и делал, что разбирал инциденты и выносил вердикты, было ли виновно то или иное государство в нарушении договоренностей о невмешательстве.
Все же испанский кризис для Британии обходился малой кровью, в отличие от Франции, где премьер-министра Блюма осаждали демонстрациями в поддержку республиканского правительства, с чем, собственно, и были связаны эти акции французской помощи республиканцам. Чемберлену была на руку эта возникшая пауза в международных делах: наконец-то после утомительной парламентской сессии он оказался «в своей любимой комнате, за своим письменным столом, в своем «подагровом» ботинке (специальном ботинке огромного размера. — М. Д.), водруженном вместе с ногой на кучу макулатуры»[306].
Однако в сентябре 1936 года испанский вопрос вновь встал перед британским правительством. В частности, в Женеве испанский министр иностранных дел дель Вайо слезно просил у Энтони Идена помощи для республиканского правительства, показывая фотографии и приводя доказательства того, что Гитлер и Муссолини поддерживают франкистов. Но Иден остался непреклонен и напрасно не обнадеживал, отказав дель Вайо в помощи. После чего доказательства эти испанское правительство направило в Лондон, и весь октябрь Комитет невмешательства обсуждал поведение стран — участниц конфликта.
Пока британский министр иностранных дел занимался европейскими делами, Невилл Чемберлен продолжал страдать от подагры, порой лишенный возможности даже нормально передвигаться (до того опухала нога, что ему приходилось надевать лыжный ботинок большего размера, чтобы дойти до палаты общин, скрывая от пристальных депутатов свое состояние[307]). Он не оставлял своей идеи заключить договор с Японией. «Я сумел… <…> встретиться с Ёсида (японским послом в Лондоне. — М. Д.) в четверг и имел с ним один на один очень длинный разговор, который, я думаю, был очень полезным. Это экстраординарно, что я должен делать эту работу вместо Форин Оффиса или премьер-министра, но факт — то, что он (Есида. — М. Д.) не доверяет первому и не знает ничего о последнем. Однако я сказал ему, что он должен теперь увидеть Энтони <Идена>и что я подготовлю для него эту встречу, чем я и должен буду заниматься на следующей неделе»[308].
Сам посол Ёсида в своих мемуарах[309] очень тепло отзывался о дружбе, возникшей между ним и Чемберленом, и рассказывал о том, что встречался с его женой Энни уже после смерти мужа[310]. О тех переговорах с Чемберленом он писал следующее: «Премьер-министр Артур Невилл Чемберлен был чрезвычайно терпелив по отношению к угрозам и насилию, которые демонстрировали японские милитаристы и нацистские хулиганы. Он приложил все усилия, чтобы достичь мира и чтобы мы могли избежать грядущих бедствий. Эта политика умиротворения, казалось, потерпела неудачу, когда вспыхнула Вторая мировая война. Но его принципы сохранения мира должен учитывать любой, кто планирует работать в международной политике и дипломатии. Также я думаю, что мы должны быть вдохновлены им, должны попытаться извлечь уроки из настойчивой британской линии политики умиротворения, проводимой г-ном Чемберленом… <…> вместо того, чтобы критиковать его»[311].
Иден же не спешил продвигаться в дальневосточном направлении, в первую очередь опасаясь реакции на это Соединенных Штатов (в чью помощь и поддержку он свято верил), а во вторую — сосредоточив усилия на направлении средиземноморском. В конце 1936 года он как министр иностранных дел сформулировал развитие британской внешней политики: вооруженные силы Империи могут быть использованы только в случаях самообороны, защиты Франции и Бельгии от неспровоцированной агрессии, обслуживания соглашений с Египтом и Ираком, а также в тех случаях, где это будет необходимо в соответствии с соглашениями. Что касается политики относительно Восточной Европы, Иден указал: «Мы хотели бы видеть восточноевропейский договор… мы не должны самостоятельно участвовать в таком договоре, но это не означает, что мы развязываем руки любой другой стране»[312]. Таким образом, вектор был определен.
Так заканчивался 1936 год. Чемберлен писал сестре: «Несмотря на мрачное состояние иностранных дел, я думаю, что сейчас наступило что-то вроде разрядки, во всяком случае, в наших интересах. Один результат немецко-японского соглашения[313], которое, кажется, было ужасно встречено везде, заключается в том, чтобы заставить наших друзей в Японии обратить свое беспокойство <в Европу> и не дать чему-либо подвергнуть опасности наши хорошие отношения. <…> При терпении и постоянстве, я полагаю, мы достигнем нашего соглашения. И сейчас уже наше положение на Дальнем Востоке очень отличается от того, каким оно было, когда я начал им заниматься (1934 год. — М. Д.). В Европе диктаторы немного проигрывают в настоящее время. Их друг Франко не делает успехов, и они скорее с сожалением задаются вопросом, что же они должны сделать, чтобы помочь ему. Нет сомнения, что Россия обзавелась огромной военной мощью, и хотя я не могу полагать, что она была бы достаточно глупа, чтобы вторгнуться в Германию или Маньчжоу-Го, она способна нанести раны любому, кто попадет в зону досягаемости ее когтей. Немецко-японское соглашение — действительное свидетельство нервозности обеих этих стран»[314].
Англо-итальянские отношения, столь важные в этот период, продолжали находиться в подвешенном состоянии. И хотя осенью 1936 года итальянский посол граф Гранди регулярно виделся с министром иностранных дел Иденом, буквально умоляя его о том, чтобы со стороны Британии был дан хотя бы намек на их улучшение, тот оставался холоден. Иден имел свое личное, специфическое впечатление от Муссолини: «Для меня он был жестким и умным оппортунистом, который расценит любые уступки и соглашения как слабость и который никогда не учитывал ни принципы Лиги <Наций>, ни фронт Стрезы»[315]. Договариваться с диктатором он не собирался, максимум, что он мог допустить, — признание обоюдных интересов в Средиземном море, которое для Британии было «главной магистралью» движения судов, и то с оглядкой на Францию, которая англо-итальянское средиземноморское соглашение могла расценивать как враждебное ей, о чем Идена предупреждал французский посол Корбен.
Все же к концу декабря Иден провел переговоры через Чиано с Муссолини и заключил так называемое «Джентльменское соглашение», подписанное 2 января 1937 года. Соглашение представляло собой гарантии свободного входа, выхода и транзита через Средиземное море для двух держав с учетом взаимных интересов и отказ от любого желания изменений в отношении государственного суверенитета территорий в средиземноморской области.
