Сохранилось огромное количество рассуждений о том, что если бы тогда Британия и особенно Франция заняли максимально жесткую позицию по отношению к рейху и французские войска перешли Рейн, то это как минимум сдержало бы Гитлера от дальнейшей агрессивной политики, а как максимум и вовсе бы ее уничтожило. Даже немецкие генералы, вроде Гудериана, после Второй мировой войны рассуждали об этом[297]. Так это было бы или нет, мы уже узнать не сможем, даже если будем сравнивать военные силы противников с точностью до каждого солдата и каждой винтовки. Рассуждать о том, «что было бы, если», комфортно, когда роковые события уже отдалены временем, а мудрость задним числом весьма соблазнительна. Кит Фейлинг в биографии Чемберлена совершенно справедливо замечает: «Человек обманывает себя, если утверждает, что в 1937 году предвидел, как будут разворачиваться события 1939–1941 годов. Никому не было дано предсказать, что Французское государство падет от удара, что Германия и Россия согласятся разделить Польшу, что Соединенные Штаты будут спокойно наблюдать исчезновение Франции и вероятное поражение Великобритании, что Гитлер нападет на Россию… <…> или что Япония нападет на Соединенные Штаты. Отсутствие подобных прогнозов не может быть обвинением, предъявленным Невиллу Чемберлену, высшее усилие которого состояло в том, чтобы предотвратить подобные вещи, а не проверять, случится это или нет»[298].

В 1936 году в той же Франции, например, могла вспыхнуть гражданская война, потому что экономическое ее положение было катастрофическим, и практически ежемесячные смены правительства, бесконечные внутренние политические конфликты совсем не добавляли французам оптимизма. Пришедший на смену Сарро лидер Народного фронта Леон Блюм мало что мог изменить, кроме того, что после капитуляции императора Абиссинии Хайле Селассие I, которому не помогло даже его божественное происхождение[299], ухватился за идею возобновления «Фронта Стрезы», настойчиво подталкивая Британскую империю к снятию санкций с Италии. Этому уже в свою очередь активно препятствовал Энтони Иден. «Есть некоторые люди, которые вообще не желают делать какие-либо выводы. Я вижу, например, что на днях президент Союза Лиги Наций выпустил проспект для его участников, в котором он… <…> убеждал их начать кампанию давления… <…> с идеей проведения политики санкций, и даже усиления ее, будто бы все еще возможно сохранить независимость Абиссинии. Это кажется мне самым разгаром летнего безумия. <…> Не очевидно ли, что политика санкций несет в себе, я не говорю войну, но угрозу войны? <…> Разве это не предполагает, что было бы более мудро исследовать возможности локализации опасных пятен на карте мира… <…> посредством региональных мер, которые могли бы быть одобрены Лигой, но которые должны быть гарантированы только теми странами, интересы которых жизненно связаны с этими опасными зонами?»[300] — говорил Чемберлен в «Клубе 1900» 10 июня 1936 года.

Тем временем и сама Британская империя оказывалась на грани гражданской войны, чему способствовало поведение нового монарха — Эдуарда VIII. Помимо прочего, доминионы настолько резко и остро восприняли даже гипотезу о каком-либо военном выступлении (особенно неистовствовали Канада и Ирландия), что это могло бы вообще кончиться потерей всех британских владений, в которых и без того было крайне неспокойно.

После ремилитаризации Рейнской области Чемберлен признавал, что его предложения были основной инициативой на тех совещаниях, «хотя и Энтони, и Эдвард были максимально полезны»[301]. И если с этим хвастливым заявлением Чемберлена кто-то мог бы поспорить, то поспорить с тем, что и абиссинские приключения дуче, и рейнские прогулки фюрера окончательно продемонстрировали несостоятельность Лиги Наций, вряд ли кто-либо теперь бы осмелился. «Лига не остановила войну и не защитила жертву и таким образом продемонстрировала неудачу коллективной безопасности, как теперь понятно, — писал Чемберлен в дневнике. — Это случилось потому, что коллективная безопасность зависела от действий отдельных членов Лиги, интересы и силы которых достаточно широко разнятся. Наша окончательная цель должна быть в создании некоторой международной полиции, но тем временем мы должны найти некий практический способ сохранить мир. Мое предложение состояло в отказе от идеи, что Лига может в настоящее время применить силу… Она должна быть сохранена и стать моральной силой и центром, но мир будет зависеть от системы региональных договоров, которые в свою очередь будут ратифицированы и одобрены Лигой…»[302]

Июньская речь Невилла Чемберлена, которая была процитирована выше, не имела целью оскорбить конкретно Энтони Идена и его инициативы. Хотя Чемберлен не консультировался с министром иностранных дел перед ее произнесением, он после послал ему большое разъяснительное письмо и сожалел, что ввиду этой речи газета «Дейли мейл» получила возможность пройтись по Идену в лучших традициях. Чемберлену казалось, что молодой министр прекрасно понимает, что говорил он в первую очередь о том и для того, чтобы Лигу Наций реорганизовать в ближайшем будущем. «Я убеждал Энтони реформировать Лигу, — писал Чемберлен сестре, — но я сказал, что санкции должны быть сняты только тогда, когда мы будем иметь от Муссолини заявление о его намерениях в Абиссинии и на Восточном Средиземноморье»[303]. Превращение Лиги Наций в орган, грубо говоря, исключительно совещательно-законодательный с правом верховной ратификации договоров и соглашений могло бы помочь спасти ее престиж. А также заставило бы малые державы стать более ответственными за собственные дела, так как пока они уповали на решение всех проблем великими державами.

Но великие державы сами находились в плачевном состоянии. Ллойд Джордж кричал в палате общин, что никогда британцы не станут воевать из-за «австрийской ссоры», имея в виду сложную ситуацию вокруг Австрии и ее канцлера Шушнига (чья фамилия поразила Чемберлена: это в русской транскрипции в ней всего шесть букв, а в оригинале пишется Schuschnigg; «Что за имя!»[304] — восклицал Невилл в письме сестре). Шушниг, сменивший Дольфуса на посту канцлера, имел поддержку Муссолини, но так или иначе, шесть с половиной миллионов немцев оставались его гражданами. 11 июля 1936 года было подписано австро-германское соглашение, призванное восстановить «нормальные и дружеские отношения». Также оно включало обещание Германии признать суверенитет Австрии и не вмешиваться в ее внутреннюю политику — взамен отвергнутого положения: австрийская политика всегда будет «базироваться на принципе, что Австрия признает себя немецким государством». Это давало временную передышку хотя бы на этом фронте внешней политики, и Чемберлен был рад такому соглашению[305].

Тучи временно рассеялись не только над Австрией, но и над Испанией, где установилось «безоблачное небо». Гражданская война, вспыхнувшая в июле 1936 года в Испании, добавила проблем всей Европе. Правительство Его Величества Эдуарда VIII, казалось, было единодушно в том, что Великобритания не будет вмешиваться в этот внутренний конфликт. Хотя, надо сказать, оппозиция и настаивала на поддержке демократически избранного правительства Второй Испанской Республики (то есть республиканцев), против которого поднял мятеж генерал Франко, с чего и началась гражданская война. Португалия, Третий рейх и Италия открыто поддержали франкистов, а СССР — республиканское правительство.