Но теперь перед только что сформированным после выборов Кабинетом министров стояла дилемма: или выйти в отставку всем, или сделать из Сэма Хора козла отпущения. Вторая идея Чемберлену была ненавистна, но и первая никому не улыбалась. Хор же, отдыхавший в это время в Швейцарии, катался на коньках (а он был большим любителем этого занятия), упал и разбил себе нос, лишив себя возможности несколько дней даже выходить из дома.
В это время правительство гадало, что же все-таки делать: отдать на растерзание своего министра или нет. Нагнетал обстановку лорд Галифакс, плавно подводивший к тому, что будет им озвучено уже после дебатов в палате общин: «Оглядываясь назад, мне кажется, что изначальной ошибкой был Сэм (то есть его назначение министром. — М. Д.)»[289]. Лордом Галифаксом к тому моменту (он получил этот наследственный титул в 1934 году, после смерти отца) называли лорда Ирвина Эдварда Вуда, бывшего вице-короля Индии и также близкого друга Невилла Чемберлена. С Хором они не сходились по индийскому вопросу.
19 декабря 1935 года на слушаниях в палате общин министр финансов пытался защитить своего друга Сэма, обрушивая шквал критики на французов, обвиняя Лигу Наций в несостоятельности и, естественно, обращая свой гнев на лейбористов, которые отрицали любые, даже минимальные инициативы по пересмотру финансирования вооружения страны. Но ни Сэму Хору, ни ситуации этим уже было не помочь. Хор вышел в отставку, совершенно раздавленный произошедшим. После кратких совещаний его решено было заменить Энтони Иденом. Болдуин рассматривал еще две кандидатуры — Остина Чемберлена и лорда Галифакса, но первый был уже слишком стар, а второй был членом палаты лордов, что могло бы составить свои трудности для министра, который обязан отчитываться в первую очередь перед палатой общин.
Как ни странно, разрядила накаленную таким зигзагом внешней политики обстановку смерть Его Величества Георга V, что переключило внимание прессы на это событие, оставив Хора в покое. И хотя он был лишен портфеля министра иностранных дел, Болдуин «решил, по-моему, совершенно справедливо, держать Сэма с нами, даже рискуя тем, что может оскорбить общественное мнение»[290].
Пока британское правительство в лучших традициях «своих не бросало», его министр финансов был раздираем противоречиями, так как хотел и помочь другу, и не навредить лидеру: «Я не должен делать ничего, что позволило бы врагам сказать, что я сознательно принудил С. Б. назначить человека, некомпетентность которого или непопулярность могли бы разрушить его собственное лидерство. Но С. Б. знает мое мнение. Я все еще думаю, что Сэм — лучший»[291]. Тем временем немецкие войска 7 марта 1936 года заняли Рейнскую область (Рейнланд) — германскую территорию на левом берегу Рейна и часть на правом, которая была объявлена в Версальском мирном договоре 1919 года Рейнской демилитаризованной зоной, где немцам запрещалось держать войска (чтобы предотвратить, среди прочего, возможное нападение на Францию). Шаг этот окончательно растоптал Версальский мирный договор, его 42, 43 и 44-ю статьи, касающиеся этой территории, а также нарушал договоренности, достигнутые в Локарно в 1925 году, по которым Германия уже не принудительно, а добровольно обещала не иметь вооружений на левом и правом берегу Рейна. Министр иностранных дел Третьего рейха фон Нейрат объяснял ввод войск опасениями Германии, вызванными советско-французским договором о взаимной помощи (заключенным 2 мая 1935 года).
На тот момент Энтони Иден, возглавивший Форин Оффис, более был озабочен возможностью введения нефтяных санкций против Италии. В начале 1936 года он четко обозначил свое видение германского направления работы: «Мы должны быть готовы пойти на уступки Германии… <…> но эти уступки предлагаются как часть окончательного урегулирования, которое включает некоторое дальнейшее ограничение вооружений и возвращение Германии в Лигу»[292]. Так полагал будущий непримиримый борец с гитлеризмом, который для столь критикуемой политики «умиротворения» сделал более чем достаточно. Хотя его отставка в феврале 1938-го и переход в лагерь ярых сторонников войны, безусловно, сглаживали это впечатление для многих историков.
Несмотря на то, что правительство Лаваля пало еще в январе 1936 года, его преемник Сарро, поддерживаемый министром иностранных дел Фланденом, продолжал проводить ту же линию и активно мешал нефтяным санкциям. Это накаляло обстановку между Британией и Францией, а Муссолини продолжал воевать с Абиссинией, причем весьма успешно. Сама же Франция была раздираема внутренними проблемами, надвигались выборы, франк находился в прискорбном положении, чудовищный экономический кризис бил по всем отраслям. И хотя некоторые французские министры колебались в продолжении политики «умиротворения» после того, как Гитлер ввел войска в Рейн-ланд, генерал Гамелен поспешил убедительно отговорить всех от каких-либо боевых действий.
С 9 по 11 марта 1936 года в Париже проходили совещания стран — участниц Локарнских соглашений, за исключением Германии. Британию представляли Энтони Иден и лорд Галифакс, но ни к каким определенным договоренностям те переговоры не привели. После этого 13 марта Совет Лиги Наций собрался в Лондоне. На «странные и долгие» переговоры с французами был «как обычно призван» и Невилл Чемберлен, который нашел куда более сговорчивым, а также разумным и приятным, в отличие от французской стороны, представителя Бельгии ван Зееланда. «Все выглядит довольно плохо, — писал он сестре, — но у меня есть своего рода чувство, что мы обойдемся без пожара военных действий, хотя согласятся ли французы на что-либо конструктивное, кажется сомнительным»[293]. Единственное, что утешало Чемберлена, это отсутствие в правительстве Уинстона Черчилля: «Он приходит в необычайное возбуждение, когда чувствует запах войны, и если бы он был в Кабинете, то мы должны были бы тратить все наше время, чтобы его успокаивать, вместо того чтобы заниматься делами»[294].
Переговоры пришли к тому, что 19 марта 1936 года Совет Лиги объявил Германию виновной в нарушении ее договорных обязательств и страны-участницы Локарно выпустили обращение к Германии, предлагающие ей временные гарантии и постоянное урегулирование ее положения. 24 марта немецкий ответ отклонил эти «дискриминационные» предложения. И все-таки Чемберлен не унывал: «Да, это была довольно мрачная неделя. Эти конференции все одинаковы, сначала ты чувствуешь, что достиг неожиданных успехов, и все выглядит обнадеживающим, потом все рассыпается по частям, и поражение кажется неизбежным. И таким образом, ты сохраняешь напряжение до конца. После Лозанны и Оттавы я знаю, как все это происходит, и предупредил Эдварда Галифакса после одного странно ужасного дня, чтобы он никогда не позволял себе ликовать или быть подавленным подобными сильными колебаниями барометра. Мой опыт в тех двух прошедших конференциях воодушевляет; после неисчислимых кризисов и блужданий в итоге мы находили тропинку, чтобы выйти из леса, я надеюсь, что это будет так и на этот раз»[295].
Переговоры эти обнажили не только слабость французов и несговорчивость рейха, но и то, что Стенли Болдуин на тот момент уже совершенно выключался из проблем подобного рода. Вдобавок ко всему он был серьезно простужен, что создало впечатление, будто бы он плакал в палате общин, рассказывая, что Британия воевать ни с кем не сможет. На самом деле у него был сильный насморк.
Чемберлен вполне эффективно заменял его, а кроме того, показал, что может замечательно работать с Иденом. Что уж говорить о Галифаксе, с которым у них всегда было взаимопонимание. Иден же после, обращаясь в первую очередь к специальному представителю Германии Иоахиму фон Риббентропу, произнес речь, смысл которой сводился к тому, что если рейх продолжит себя вести в том же духе, то может потерять сочувствие Британии, которая начнет сближение с Францией и Бельгией. Чемберлен выражал надежду, что Риббентроп передаст эту мысль Адольфу Гитлеру[296].
