Невиллу Чемберлену необходимо было найти в Кабинете сторонника своих мер, который был бы «не-тори». Таким, вопреки всем прогнозам, неожиданно стал именно Рансимен, который после разной степени уговоров и разъяснений в итоге согласился с Чемберленом в том, что «придется сделать много чрезвычайных шагов, как мы делали во время войны». В декабре 1931 года ими был создан комитет по торговому балансу, который также был призван показать расчет эффективности мер, предлагаемых министром финансов, что с успехом к февралю и было исполнено. Это отвадило социалиста МакДональда от приятных посиделок с «акулами капитализма».
4 февраля 1932 года в палате общин Невилл Чемберлен, обычно жесткий, строгий, похожий на ледяную скульптуру с орлиным (или вороновым, как считали лейбористы) профилем, представлял тарифную реформу чуть дрогнувшим голосом: «В надежде, что меня извинят, я хотел бы затронуть сугубо личное. За всю нашу долгую политическую историю было мало случаев, когда сын государственного деятеля, пользовавшегося влиянием на поколение людей его времени, был бы удостоен чести завершить дело, начатое отцом, но прерванное волей обстоятельств. <…> Его усилия не были напрасны. Время и бедствия, постигшие нашу страну, переубедили многих, кто не хотел соглашаться с ним тогда. <…> Он нашел бы утешение горечи его разочарования, если бы предвидел, что эти предложения, которые являются прямым и законным наследием его собственной концепции, будут представлены палате общин <…> в присутствии одного и с помощью другого непосредственных преемников его имени и крови»[217].
Почти 20 лет прошло со дня смерти Джозефа Чемберлена. Он не мог и предположить, что младший сын станет политиком и исполнит его завещание. А палата общин, видевшая Невилла Чемберлена всегда собранным, деловым, порой даже беспощадным, не могла предположить, что его жесткий воротник-стойка скрывает нечто человеческое и сентиментальное. «Такое проявление чувств было удивительно редким, я никогда не видел от него никакой эмоциональной реакции вообще, кроме раздраженного подергивания усов»[218], — вспоминал один из лидеров Лейбористской партии Герберт Моррисон. Протестовать после таких не только трогательных, но и убедительных с точки зрения представленных расчетов инициатив депутаты не могли, хотя либералы и делали попытки. Законопроект о тарифах прошел на удивление гладко.
На этом фоне было принято решение о возобновлении практики Имперских экономических конференций в столице Канады Оттаве: последняя такая конференция проводилась в 1930 году, будущую решено было провести в июле 1932-го. Помимо своего первого бюджета (когда Невилл Чемберлен впервые возглавлял Казначейство в 1923-м, он не успел представить бюджет и стал одним из четырех канцлеров, не создавших главного финансового документа страны) Чемберлен теперь занимался еще и организацией конференции, подготовкой не только пакета документов, но и состава делегации. Возглавлять британское представительство порывался министр по делам доминионов — Дж. X. Томас, но он имел не лучшую репутацию у премьер-министра Канады[219], да к тому же перед решающим обсуждением, изрядно напившись, учинил неприятный инцидент. Поэтому британскую делегацию возглавлял Стенли Болдуин, который в сопровождении Чемберлена, а также еще нескольких министров и советников прибыл в Оттаву к 20 июля 1932-го, когда и состоялось первое заседание.
Конференция длилась 30 дней, до 20 августа, и основная тяжесть работы опять-таки легла на плечи Невилла Чемберлена[220]. Было проведено 112 встреч и выпущено более полутора сотен документов. Чемберлен, привыкший к тяжелой работе, несмотря даже на физическое недомогание (у него обострились подагрические боли в ноге и возникли проблемы со зрением, хотя в письмах он успокаивал сестер: «держусь как огурчик»[221]), признавал, что для него «удовольствие работать с такой командой… в которой нет места трудностям и ревности. Даже Томас значительно улучшил свою репутацию»[222].
В результате было выработано семь главных торговых соглашений, которые стали основой нового британского протекционизма. Лучшим свидетельством успеха введения политики «имперских преференций» является тот факт, что после этого промышленное производство Империи выросло на 51 процент. Оттавская конференция послужила и рычагом для окончательного прощания со сторонниками свободной торговли: в сентябре 1932-го двое либералов-фритредеров, Самуэл и Синклер, а также сам Сноуден наконец-то покинули Кабинет министров, к великой радости Чемберлена. Как ни странно это может показаться, но немаловажным результатом этой конференции было и то, что главным советником на ней был человек Болдуина — сэр Хорас Уилсон, с которым Чемберлен также очень быстро сошелся[223]. В будущем Уилсон станет постоянным советником Чемберлена и даже, по утверждению многих, «злым гением».
Урегулировав первоначально вопрос о тарифной системе Британской империи, канцлер Казначейства теперь должен был урегулировать вопрос о военных долгах, а также о получения репараций от Германии за Первую мировую войну. Платил рейх деньгами, занятыми в американских банках, но Соединенные Штаты, охваченные Великой депрессией, в преддверии собственных выборов летом 1932-го наложили мораторий на кредитование. По такому случаю вставал вопрос вообще о целесообразности всей долговой политики.
В июне же 1932 года в Лозанне проводилась конференция по вопросу военных выплат, на которой Чемберлен появлялся эпизодически, занятый подготовкой к конференции в Оттаве, а также отсутствовал и по болезни (все те же проблемы с ногой, на которую иной раз даже не мог надеть ботинок). Но все же появлялся, чтобы вести переговоры с Эррио и заменять МакДональда, который периодически тоже болел, к тому же по-французски не понимал ни слова, а министр финансов хоть скудно, но владел языком Вольтера. Июньские его инициативы окончились резолюцией от 16 июня, по которой все европейские военные выплаты приостанавливались, а Германия обязывалась сделать единовременный платеж в фонд европейской реконструкции[224].
Соединенные Штаты, которые в этой конференции не принимали участия, но пристально за ней наблюдали, естественно, были категорически против прекращения англо-французских выплат. В декабре, через месяц после американских выборов, которые привели к власти Франклина Рузвельта, а следовательно, меняли и всю администрацию Белого дома, Великобритания должна была выплатить очередную часть долга. «Платить или не платить, вот в чем вопрос»[225] — такова была шекспировская драма Невилла Чемберлена в тот момент.
Полная выплата долга грозила подорвать процесс восстановления экономики Британии, который только-только наметился и, как слабый весенний росток, пробивался сквозь землю. С другой стороны, если уж Великобритания не платит долгов, тогда и другие страны могли себе позволить подобное фривольное обращение с межправительственными финансовыми договоренностями. Задача существенно осложнялась тем, что американцы не хотели идти ни на малейшие уступки об отсрочке уплаты, сами находясь в условиях чудовищного кризиса.
К концу ноября Чемберлену передали хитроумный план американского министра финансов Огдена Миллза, который предлагал схему выведения английского долга из общих американских долговых обязательств с возможностью отсрочки, а также погашения задолженности в форме облигаций на трехлетний период. Схема эта прельщала особым статусом британских кредитов, но когда Чемберлен предложил расширить ее и для французской стороны тоже, американцы, ведущие эти тайные переговоры от лица министра финансов, категорически отказались. Таким образом, Франция, с которой были достигнуты и закреплены договоренности, а также заключено «джентльменское соглашение» в Лозанне, оставалась бы в совершенно бедственном положении с перспективой дефолта. Помимо прочего, это сокрушительно ударило бы по ее престижу на проходящей в это время Конференции по разоружению в Женеве. Также отказ Британии от выплаты долга теперь побудил бы такие страны, как Австралия, Аргентина и Германия, отказаться вовсе от каких-либо военных выплат[226].
