Осложнялась ситуация с состоянием здоровья Его Величества Георга V, которое все больше ухудшалось. Не вызывал воодушевления и его наследник — Дэвид, принц Уэльский. «Мне не понравилось лицо принца Уэльского. Он, кажется, становится похож на распутника»[187], — писал сестре еще в ноябре 1925 года Невилл Чемберлен, увидев Его Высочество на поминальной службе в Вестминстере. До появления в жизни будущего монарха дважды разведенной американки Уоллис Симпсон оставалось еще несколько лет, которые стали очень трудными и для мира, и для Британской империи.
Несмотря на то, что к 1929 году время стачек, казалось, было уже в прошлом, дымок от того костра народного волнения все еще не рассеивался. Всеобщие выборы, которые были проведены 30 мая, по количеству голосов отдавали победу консерваторам. Но при мажоритарной избирательной системе, то есть при окружном голосовании, большее количество мест в парламенте оказалось у лейбористов, и правительство вновь должен был формировать Рэмзи МакДональд. К этому времени он заметно сдал, часто болел и даже как-то сказал Чемберлену: «На самом деле, я скоро уйду и оставлю вас самих разбираться»[188]. Консерваторы получили всего на 17 мест меньше, чем лейбористы, поэтому могли «подвешивать» парламент.
Но это было слабым утешением, ведь настроение Империи, подогреваемое неизменной и бесконечной лейбористской пропагандой среди рабочих, было обозначено предельно четко. Даже Невилл Чемберлен не рискнул вновь биться за Ледивуд, ставший для него уже родным избирательным округом, опасаясь того, что населявшие округ бедняки и рабочие мало понимали его работу в правительстве и вряд ли могли оценить ее плоды, ведь реформа всей системы здравоохранения дело далеко не одного года. Младший Чемберлен баллотировался от Эджбастона, юго-западного района Бирмингема, и одержал победу с легкостью. Но в целом Брам был охвачен смутой: из двенадцати избирательных округов, которые испокон веку держали за собой консерваторы, шесть, то есть половину, получили лейбористы. Единственное, на что надеялся Чемберлен, как и в 1923 году, что очарование народных масс Лейбористской партией скоро сменится пониманием ее несостоятельности в деле реального управления Империей. «Самые неожиданные вещи могут произойти, и мы можем возвратиться в Кабинет раньше, чем кажется теперь возможным»[189], — писал он сестре.
Летом 1929 года, когда шум выборов утих, Чемберлен подумывал, стоит ли ему вообще оставаться в политике. «Мне уже поступило предложение руководства новой компанией с зарплатой, далеко превышающей жалованье министра здравоохранения… Но я боюсь, что такая большая прибыль предвещает опасную сделку, а я не могу позволить себе продать свою репутацию», — отмечал он в дневнике 9 июня. Если лейбористы за два года смогут сделать чудо и продемонстрировать эффективный бюджет стране, то они смогли бы объявить новые Всеобщие выборы, на которых получили бы власть еще на пять лет. Невиллу Чемберлену к тому моменту было бы уже 67 лет, «и если я буду жив, я осмеливаюсь сказать, что политика прекратит интересовать меня. С другой стороны, новое правительство может сделать такие грубые ошибки за эти два года, что страна будет рада избавиться от него»[190]. В любом случае предпринимать что-то немедленно Чемберлен не хотел. Ему нужен был отдых. Поэтому он с удовольствием отправился заниматься своим любимым делом — рыбалкой, взяв с собой уже подросшего для таких мероприятий Фрэнка.
Однако долго отдыхать ни Чемберлену, ни всем остальным не пришлось. На арену выходил уже давно рвавшийся к власти лорд Бивербрук[191]: вооружившись огромной армией своих таблоидов, он начал вести решительную борьбу за тарифную реформу, которая так и не была в полном виде реализована правительствами Болдуина и МакДональда. Проблема «тарифов» заключалась в том, что их приверженцев, как и их противников-«фритредеров» было практически поровну во всех партиях, что в Либеральной, которая получила порядка полусотни мест в палате, что в лидирующих — Консервативной и Лейбористской. Так или иначе, введение тарифов означало в первую очередь обострение внутрипартийных разногласий, не говоря уже о хаосе и в стране, и в парламенте.
В дневнике Чемберлен писал об инициативах «барона прессы»: «Бивербрук, вероятно, искренен в его имперских стремлениях, но смешивает с ними желание «опустить» С. Б. Его конкретная политика устарела, невыполнима и вредна. Мой план состоит в том, чтобы сделать тарифы или таможенные пошлины только большей частью имперской торговой политики»[192]. Тарифная реформа была одним из политических пунктов завещания его отца, Джозефа Чемберлена. Первый пункт — пенсионную реформу — младшему Чемберлену уже исполнить удалось. Хотя пришедшие в министерство здравоохранения лейбористы старались его планы перекраивать, и он «уставал как собака» на слушаниях их поправок в палате общин, какие длились иной раз всю ночь, до самого утра[193].
Бивербрук же с его неутомимой деятельностью совершенно не играл на руку Чемберлену и другим сторонникам тарифной реформы, в основном потому, что он жесточайшим образом громил «старую шайку» тори с Болдуином во главе. А большинство из членов этой «шайки», тот же Остин, который уже стремительно терял популярность в стране, поддерживали именно протекционизм. Болдуин, без того уставший от политики, от нападок враждебной прессы, и вовсе приуныл. На скамье оппозиции в палате общин он не блистал и, что еще хуже, сам понимал это. «Кроме того, это столь неприятно ему, что он мог бы очевидно отказаться от своего лидерства, — писал Невилл Чемберлен сестре. — В этом случае преемником стал бы или Уинстон, или я, и я не знаю, какое из этих решений мне больше всего не нравится!»[194]
Не добавляла Болдуину популярности и деятельность индийского вице-короля лорда Ирвина, который неожиданно заговорил о том, что Индии будет предоставлен статус доминиона едва ли не к декабрю; во всяком случае, министерство по делам Индии выпустило именно такое заявление. Ошалевший от столь резкого поворота событий премьер-министр МакДональд тут же вызвал Стенли Болдуина, чтобы спросить, что вообще происходит и поддерживают ли тори такие странные заявления. Болдуин, пожав плечами, ответил: «…я ничего не знаю об этом, но если Эдвард поддерживает это (заявление. — М. Д.), оно должно быть в порядке»[195]. Дело в том, что Ирвин говорил о возможном предоставлении Индии статуса доминиона, которое было запланировано в ходе продолжающихся реформ Монтегю-Челмсфорда. В министерстве же официальное заявление неправильно трактовали, так как способ выражения мыслей лорда Ирвина был весьма затейлив. Но все это произвело ошеломляющий эффект. Джон Саймон, либерал (однокурсник Ирвина по Оксфорду), который должен был возглавлять специальную комиссию для инспекции и решения индийского вопроса, грозил отставкой. Против Болдуина ополчилась уже практически вся его собственная партия, которая вовсе не собиралась делать столь шикарный подарок к Рождеству свободолюбивому индийскому народу.
На этом фоне младшему Чемберлену посыпались предложения от его коллег ускорить уход Стенли Болдуина и возглавить партию. Но всем им он отвечал твердое «нет». «Это все очень угнетает и особенно смущает меня… С. Б. — мой друг, а также мой лидер, и я ни при каких обстоятельствах не стану вести игры, какие вел Ллойд Джордж по отношению к Асквиту»[196]. Болдуину он честно рассказал о том, какие настроения царят в партии и насколько возросла критика его лидерства, а также просил того продемонстрировать силу — стать более напористым в деле объединения своих сторонников.
