Еще только задумав строительство, Людвиг не мог не поделиться новыми планами со своим другом и наставником Вагнером. 13 мая 1868 года он писал композитору: «Я намерен заново отстроить старые крепостные руины Хоэншвангау возле ущелья Пёллат в подлинном стиле старых немецких рыцарских замков и, должен признать, с нетерпением ожидаю проживания там; там будет несколько удобных комнат для гостей с великолепным видом на горы Тироля и равнины… Это место — одно из красивейших, что только можно найти, священное и недоступное, достойный храм для божественного друга. Будут и напоминания о «Тангейзере»^{89}. Тогда Людвиг хотел назвать свой замок Новым Хоэншвангау и лелеял надежду, что счастливые времена можно будет вернуть. Но сказка не повторяется…

Согласно первоначальному плану Кристиана Янка, архитектурное сооружение, которое мы отныне во избежание путаницы будем называть более привычным именем Нойшванштайн, должно было представлять собой небольшой готический замок с тонкими башенками, остроконечными крышами и центральным величественным донжоном. Но по мере дополнений и изменений в проекте оно постепенно превращалось из строгого готического «храма» в цитадель со множеством элементов романского архитектурного стиля.

Окончательно дорабатывали проект Янка архитекторы Эдуард Ридель (Riedel; 1813–1885), Георг фон Доллман (Dollmann; 1830–1895) и Юлиус Хофман (Hofmann; 1840–1896). Грандиозное строительство началось.

Скала, на которой планировалось возведение замка, была взорвана, чтобы образовалось плато, пригодное для строительных работ. Таким образом, «орлиное гнездо» опустилось примерно на восемь метров. Затем на двухсотметровой высоте к месту строительства проложили дорогу и трубопровод. И всё же транспортировка строительных материалов на такую высоту требовала внедрения самых современных технологий. На плато был установлен подъемный механизм, поддерживаемый деревянными лесами, с вагонетками, приводимыми в движение паровым двигателем, — одна из первых подобных конструкций в Германии! Некоторые технологические приемы, использованные при строительстве Нойшванштайна, будут применяться много лет спустя при постройке другого «Орлиного гнезда» — резиденции Адольфа Гитлера на горе Кельштайн…

Кстати, необходимо отметить, что строительство королевского замка означало для местных жителей появление новых рабочих мест — как для мужчин, так и для женщин. Только на возведении Нойшванштайна было занято более двухсот строителей. А жительницы нескольких окрестных деревень еще в течение многих лет выполняли по эскизам художников и самого короля великолепные вышивки для портьер. Над внешним и внутренним убранством всех королевских замков трудились в общей сложности 57 архитекторов, художников, декораторов и ювелиров. Причем, вопреки сложившейся во многих странах (включая и Россию) традиции, Людвиг II не стал выписывать мастеров из «модных» Италии и Франции — король поддерживал исключительно, как сейчас говорят, «отечественного производителя». К тому же, отмечает автор исторического путеводителя по Баварии Александр Попов, немалое внимание уделялось охране труда: «За безопасностью при выполнении работ следила «Баварская ревизионная комиссия по паровым машинам» (в ее ведении находились не только машины). Была создана специальная страховая касса при «Объединении ремесленников королевского строительства Хоэншвангау». Его члены ежемесячно отчисляли часть своего заработка для выплаты «больничных»^{90}. Для понимания якобы «необъяснимого феномена» любви простого народа к «безумному» королю иногда достаточно обратиться к сухой статистике: король был кормильцем для своих соседей-простолюдинов..

Наконец, 5 сентября 1869 года был заложен первый камень в фундамент «замка-мечты».

Практически одновременно с Нойшванштайном было начато еще одно строительство. Пораженный красотой местности заповедника Аммергебирге (Ammergebirge), в котором его отец Максимилиан II в свое время приобрел маленький охотничий домик, Людвиг решил построить здесь свое второе убежище. Посетив в период с 20 по 29 июля 1867 года Версаль (напомним, что практически в то же время он ездил и в Вартбург), король «загорелся» идеей построить свой, баварский Версаль. Кстати, во Францию Людвиг II отправился инкогнито, под именем графа фон Берга.

«Новый Хоэншвангау» и «Новый Версаль»! Замок средневекового рыцаря Грааля и дворец французского «короля-солнце»! Уже две стороны личности Людвига II заиграли отраженным светом — пока две.

Правда, в то время Людвиг был еще далек от мечтаний о пышной королевской резиденции. На фоне грандиозных, величественных проектов Нойшванштайна Людвигу очень захотелось милого уютного места для отдохновения, для уединенных раздумий и мечтаний. Горный заповедник подходил как нельзя лучше. Недаром говорят о намоленных местах: вблизи располагался старинный монастырь Этталь (Ettal), основанный в 1330 году Людвигом IV и являвшийся объектом паломничества. Кроме того, всего в восьми километрах лежит уже упоминавшаяся нами деревня Обераммергау. Здесь до сих пор кажется, что сам воздух очищает душу от всего, что ее гнетет, и наполняет сердце покоем и тихой радостью.

Под руководством Георга фон Доллмана, одного из создателей Нойшванштайна, началось строительство нового замка, известного ныне как Линдерхоф. Кстати, термин «замок» традиционно закрепился за всеми постройками Людвига II, и мы будем продолжать их так называть, хотя в данном случае это скорее не замок и даже не дворец, а дворцовая вилла. Своим названием Линдерхоф — Липовый двор (от нем, Linde — липа, Hof — двор) обязан вековой липе, которую до сих пор можно увидеть напротив южного входа в замок». Сам Людвиг II предпочитал называть Линдерхоф «Малым Трианоном» по ассоциации с временами Людовика XIV (а Версаль позднее найдет баварское воплощение на острове Херренинзель, купленном королем в 1873 году). Он даже дал своему замку еще одно название — Майкост Этталь (Meicost Ettal), которое, с одной стороны, говорит о принадлежности территории монастырю Этталь, а с другой — является анаграммой знаменитого выражения Людовика XIV: «L’état c’est moi»[83].

Первый план здания был сделан еще в 1868 году, а уже в 1869-м Людвиг начал перестройку охотничьего домика отца согласно собственным вкусам и планам. Новый деревянный домик получил название Королевская вилла. В 1870–1871 годах к основному зданию было пристроено два крыла и почти закончена спальня — связующее звено всего проекта. Тогда дворец был переименован в Альпийскую хижину.

Итак, начиная с 1867 года Людвиг II перешел от мечтаний к их практическому воплощению. Он одновременно подготавливал себе «убежища от жизни» и все ещё предпринимал последние, можно сказать, безнадежные попытки окончательно не проиграть на «духовном фронте»: Вагнер вновь был вызван в Баварию.

Свой 55-летний юбилей композитор отпраздновал в присутствии Людвига II, отношения с которым были восстановлены. На королевском пароходе «Тристан» они вместе совершили поездку по Штарнбергскому озеру, а затем остановились на Острове роз, с которым у Людвига были связаны самые романтические воспоминания его жизни. Там был дан праздничный обед для избранных гостей.

Но Вагнер был приглашен в Мюнхен не только ради празднования его юбилея: на сцене Мюнхенского королевского придворного и национального театра готовилась премьера его новой оперы «Нюрнбергские мейстерзингеры», и король выразил желание, чтобы автор присутствовал на спектакле сам. На этот раз Вагнер вступил в баварскую столицу не как изгнанник, а как триумфатор. Сами мюнхенцы, которые еще совсем недавно угрожали чуть ли не революцией, если «злой гений короля» немедленно не покинет их город, теперь восторженно рукоплескали «светлому гению немецкой музыки». И всё же это была не та окончательная победа над пошлостью, косностью и дурным вкусом публики, о которой мечтали Людвиг и Вагнер, не рождение нового человека, а лишь отражение общего подъема национального самосознания в преддверии объединения Германии во Второй рейх, победа не духовная, а политическая. И если Вагнер после долгих лет гонений и унижений первое время был действительно опьянен столь явными выражениями восторга публики, то Людвиг своим тонким чутьем уже давно понял бесполезность борьбы за человеческие души. Его неизбежное постепенное охлаждение к Вагнеру было на самом деле разочарованием в возможности победы их общего дела. Это доказывает, что король видел в Вагнере не столько человека, сколько (и в первую очередь) проводника своих собственных духовных идеалов.