– Парень, попей водички, там ручей. Приди в себя, – Тимоха повел его к воде.

Постепенно тот успокоился. Поглядел на них, спросил:

– А вы кто?

– Мы? Мы охранники, по делам идем, – ответил Витек, – а ты-то куда летел? Думать надо было мозгом! Вот и долетался! Был у тебя «мерседес», а стал…

– Угомонись, – строго заткнул его Тимофей, – видишь, человек не в себе, а ты еще подливаешь, угомонись. Сам включи свой мозг, не жди, пока помогу. А язык укороти, пока еще чего не ляпнул.

Витек согласно кивнул:

– Да я че, понял я, понял. Его же жалко. За него же обидно.

Парень, видать, уже окончательно пришел в себя, огляделся, спросил:

– А где это мы?

– Где, где, в Караганде! – не удержался Витек.

Потом спохватился, зажал руками рот, испугался, как бы и в самом деле не в Караганде оказаться. Огляделся. Нет, были они там же, на обочине неизвестно какой и неизвестно куда ведущей дороги. Он успокоился и ответил без выкрутасов, нормально:

– Мы на трассе какой-то, а какой, сами не поймем. Знаем только, что нам туда идти. Пошли с нами.

Парень покрутил головой, посмотрел на луну, потом на часы, чего-то повычислял, показал в другую сторону:

– Нет, мне надо туда. Я понял. Мне туда надо. Я знаю.

– Туда так туда, – согласился Тимоха. – Ты не убивайся сильно. Железяка она и есть железяка, хоть и с колесами. Одна сломалась, другая появится.

Парень усмехнулся. Попрощались. Поглядели, как он идет. Уверенно, ровно, легко. Парень будто почувствовал, что они смотрят на него, обернулся.

– Вы, ребята, не переживайте, не ваша вина в том, но на всякий случай помните и другим скажите, что каждая случайность, каждое слово могут развернуть жизнь, повернуть судьбу. Изменить жизнь полностью, а то и лишить… И не только слово, а мысль, взгляд. Так и расскажите.

– Ладно, – кивнул Тимофей парню, а дружку сказал: – Пошли Витек, Николай, должно быть, уже материт нас. Должно быть, заждался.

– Не, не материт, он парень правильный. Он вон там ждет, – Витек показал на сверкающее стеклянное здание, которое видели ночью и к которому вдруг совершенно нежданно-негаданно вышли.

Витрины зеркального куба дышали торжественной аристократической холодностью. Над входом, в противоположность этой чопорности, иллюминировала то алым, то синим, то зеленым неоном и фамильярно подмигивала некоторыми буквами вывеска: «WELKOMM». Первая половина слова была написана по-английски, вторая светилась по-русски. Дальше пытались засиять еще несколько знаков, но окончание слова в темноте не читалось. Должно быть, неоновые трубки перегорели.

Витек ткнул пальцем и объяснил:

– «Вел» – значит хорошо, а «комм» – это коммунизм. Только «унизм» у них квакнулся или на электричестве экономят. Я этих коммуняк знаю. Тут ухо востро надо держать! Эти точно подлянку кинут.

По широким ступеням мы поднялись ко входу. Понятности не прибавилось. Над ржавым висячим замком, на цепи, свисавшей с золотых ручек стеклянной двери, трепыхался приклеенный скотчем листок с размазанным от дождя словом «СЭКС».

– Круто! – сообщил Витек и робко осведомился: – Это, что ли, бордель, или чего?

Расположенные ниже мелкие буквы разочаровали: «Сакраментальный экспериментально-коммерческий серпентарий».

– Гадюк, что ли, доют за деньги? Экспериментаторы хреновы, – возмутился Витек.

Пахнуло рыбой, и раздался из-за наших спин голос:

– Не, гадюк отпустили на волю. Экологи. Боролись, боролись за сохранение животного мира и добились. Выпустили и гадюк, и кобр, и гюрз, и еще всяких гадов. Каждой твари по паре. Осталась вывеска, и ту скоро дождем смоет. Так что сексу, мужики, тут не намечается. Правды ради скажу, что радовались зеленые грин-писы недолго, совсем недолго. Эти же твари их и перекусали. Всех. До смерти. Последнего намедни схоронили. А потом, когда экологических защитничков вертанутых не стало, мы с братаном Андрюхой гадов ползучих тяпками перебили. А какие уцелели, поуползали куда подальше.

Мы обернулись и разглядели говорившего. Был он худым, длинным и бородатым, в темно-синем старом плаще. На ногах у мужика болотные сапоги, в одной руке ведерко с водой, в котором плескалось несколько рыбин, в другой – удилище с леской, закрученной вокруг старого, потемневшего от многолетнего применения бамбука.

Я неожиданно для себя решил поддержать разговор:

– У нас в институте тоже решили экологией промышлять. Экспертами для чиновников: то запретить, это закрыть. А я директору говорю, что не закрывать надо, что так скоро вообще все позакрываем, а где работать-то будут люди. Говорю: «Им помогать надо, узкие места расшивать».

– И чего этот директор?

И я, непонятно зачем, распушил хвост, расхвастался:

– Директор, он покривился, но говорит: «Валяй попробуй». Я и попробовал. Поехал на огромный химкомбинат, возле которого все эти экологи, как коты возле сметаны, крутились, чтобы штрафами обложить или взятки получить. Узнал про самый вредный их отход, набрал килограмма три. Привез в лабораторию. Изучил, прикинул, куда его можно применить, и им для эксперимента привез грузовик отходов, попробовали, говорят, пойдет на все сто! Короче, решил не одну, а две проблемы. Теперь у этих нет вредоносного отхода, а у тех нет проблем с сырьем. И продукция стала дешевле. Теперь даже расширяться собираются.

– Круто, – протянул Витек.

– А тебя-то отметили или как? – спросил Тимоха.

– Меня-то? Меня-то «или как». Отметили, – хмыкнул я, – директор премию смешную выписал, да так и не выдал. А сам и к тем, и к этим присосался. Вот теперь и подумываю, может, свое дело открыть, что ли? Таких заводов полно. У каждого свои проблемы. К чему мне этих дармоедов лжеученых директоров-академиков катать на своем горбу?

– Этих лжеученых академиков надо гадюкам на пропитание откатить. В этот серпентарий, – поддакнул Витек.

Мужик покачал головой:

– Не, не сомневайтесь, здесь этого сексу в ближайшее время не будет.

Говорил он убедительно, не спеша, с расстановкой.

– А чего будет? – спросил Тимофей.

– Будет этот, опять запамятовал, – мужик поставил на землю ведро, почесал затылок и крикнул в темноту: – Как его, Андрюха, как его называют, который будет?

Мы присмотрелись и увидели бабу в огромном платке, распахнутой кацавейке, подбитой облезлым кроликом, в полосатой юбке и в таких же, как у первого, резиновых сапогах.

Баба выпрямилась и оказалась крепким мужиком. Под кацавейкой полосатилась длинная, ниже колен, тельняшка.

– Ты чего, Петруха?

– Да я позабыл, как этот называют, который будет?

– Этот, который завтра будет, в смысле заступит сторожить, это Жорик, сменщик наш, он как ты, – Андрюха показал на Тимоху, – тоже военным раньше был. Гадов этих, почти всех, сам перебил. Жорик до этого дела дюже охочий. И тварей пресмыкающих жуть как не любит. И сноровка, куда нам. Почти всех сам и укокошил. А мы так, только чуток подсобили.

Мужик отер руки о подол тельника и переспросил:

– Так ты чего, Петруха?

– Да позабыл я, как этот называют, который будет?

– А, этот, – Андрей отдышался, – будем узнавать ху из ху.

– Не, про ху я помню, а сперва который будет?

– А, сперва, сперва этот будет, хэллоу вин. Потому как известно, ин вина веритас, и что у пьяного на уме, у тверезого на языке, или наоборот.

– Мы в армии тоже языков брали. Полезное дело, – согласился Тимоха.

– Да, так вот! Этот будет, хэллоу вин, – подтвердил тот, который объяснил про гадюк, – видишь, бурак прошлогодний копаем. Свекла перемороженная, она слаще, это знать надо! Потом будем бражку делать. Потом гнать, потом от сивухи чистить и настаивать на поджаристых сухих яблоках и через угли березовые пропускать, а уже потом будет этот самый хеллоу вин. Понятно?

Мы кивнули, удивляясь замысловатости превращения одного мероприятия в другое.

– А вы тут чего? – проявил бородатый интерес к нам.