На развилке никого не было. Столб безразлично глядел шляпками гвоздей в ночную мглу. Я постоял недолго, подождал, потом развернул шаровую, разгладил бумагу, нацарапал на ней оказавшимся в кармане рубашки карандашом, что нашел опору, что их не дождался и пошел к маршрутке. Написал, чтобы догоняли. Прикрутил проволокой пергамент к столбу. Подмигнул, сказал, чтобы тот никуда не уходил, и, слегка расстроенный, что не удалось обрадовать ребят, показать им шаровую, отправился восвояси.
Время от времени останавливался, прислушивался, надеялся, что Тимоха, Витек догонят и вернемся вместе.
Один раз в темноте разглядел старый деревянный дом. Дверь на ржавых петлях заскрипела, будто проблеяла овца, и открылась. Вышла женщина, вслед выглянула старушка, печально посмотрела на дочь, запричитала:
– Ты ко мне почаще заходи, Полюшка. Одна-то поди намыкалась. Со своими-то еще намилуешься. А то я помру, соседи найдут мертвую, а тебе стыдно перед ними будет, что тебя не было.
– Да что вы такое, мама, говорите, как это тут умрете.
– Всех дел не переделаешь, доченька, – продолжала старушка, – всего никто не переделает. Я же целый день одинешенька сижу, а ты сразу к своим…
– Давай кошечку тебе принесу, с ней будет веселей.
– За ней приглядывать надо, а мне тяжело нагибаться стало и ходить. Нет, кошечку не хочу. Да и воняют они, эти кошки.
– Ну, как знаешь, пока, мамуля, – женщина помахала старушке рукой.
– Пока, – в ответ замахала старушка, потом вспомнила, что у нее все болит, вздохнула: – А может, останешься?
Женщина остановилась, покачала головой:
– Нет, я к своим…
Мне стало холодно, жутковато, не захотелось встречаться с ней взглядом. Привидится же такое! Надо бы поскорей идти к маршрутке, как бы с тетей Полиной чего не приключилось. Ускорил шаг.
Уже показалась маршрутка, когда Тимофей и Витек догнали меня. Витек опять энергично доказывал, спорил, убеждал. Тимофей ухмылялся, повторял: «Ну-ну, давай-давай».
Возле маршрутки чего-то происходило.
Из нее вылез жилистый старик с красным флагом. Должно быть, содрал с кабины водителя занавеску с золотой бахромой. Присандалил ее к черенку лопаты, поднял эту хоругвь и направился в степь, в сторону нулевого километра. Там начинало светать. Половина головы вождя мирового пролетариата затрепетала на ветру, призвала к движению. Человека четыре пристроились за ним.
– Гляди, Николай, – толкнул меня Тимофей, – дедок-сталинист единомышленников уводит. Должно быть, напрямки потопают в «ноль». А надо бы им совсем в другую сторону, в «коммунизм». Карла Маркса надо было читать, а не дурь всякую. Глядишь, куда надо и вывели бы людей.
– Они чего-то в последнее время всегда не в ту сторону идут, – хмыкнул я.
И верно, народ под знаменем перестроился и пошел в сторону, противоположную от столба с синей стрелкой и табличкой.
У открытой двери переминались с ноги на ногу двое пацанов. Водитель и мужик-фермер курили на давно снятом колесе.
Чуть поодаль стоял пустой ящик.
«Должно быть, ушла в маршрутку погреться», – придумал я, отогнал мысль про то, что недавно привиделось.
– Гляди, вышагивают, как на Седьмое ноября, – показал пальцем Витек.
– Далеко не уйдут, сейчас поставим шаровую, колесо прикрутим, поедем подберем их, – расхорохорился я, – пошли скорее.
– Коля, – обнял меня Тимофей, – давай шаровую, тебе туда не надо идти. Ты тут оставайся. А нам пора. Оставайся тут. Тебе не надо туда. Прощай, дружище.
– Прощай, – вслед за ним хлопнул по плечу Витек, многозначительно подмигнул, показал на железяку, сказал: – Это фигня. У тебя у самого теперь есть о-го-го какая опора. А за что тебе так, я не знаю. Может, за Полину, может, за экологию твою, может, еще за что, может, просто что человек хороший.
– Ничего я не хороший, обыкновенный, и при чем тут опора? – возник я.
– Настоящая! Главная! У нас будет шаровая, а у тебя появилась настоящая опора. Не оплошай! Не понял, что ли? Ну, ты даешь! Думай, Колян, думай, как теперь тебе дальше быть, чего делать!
Я пожал плечами.
Витек хмыкнул:
– Колян, ты хоть и ученый из института, а так до сих пор ничего и не просек, что ли?
– Чего?
– Ну ты прямо как этот, который землю… Вечно забываю. Как геометр.
– Геометр, при чем здесь геометр?
– Ага, как геометр.
И тут Витек ошарашил меня, продекламировав:
Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить умом
Искомого не может основанья,
Таков и ты при диве том:
Не смог постичь, как сочетаны были
Лицо и круг в слиянии своем;
Нет, собственных тебе недоставало крылий;
И может, хоть сейчас
в твой разум грянет блеск с высот,
Неся свершенье всех Его усилий.
Проснись, увидь высокий духа взлет,
Который для тебя открыла
Любовь, что движет солнце и светила.
– Ну? Теперь-то понял?! – не оборачиваясь помахал рукой Витек. – Покедова, может, еще и свидимся!
Я стоял с разинутым от удивления ртом.
– Чего понял?
И вдруг дошло…
Когда вывели из комы, рассказали, что маршрутка взорвалась, что меня выбросило метров на восемь. Медики и полиция приехали на редкость быстро. Это и спасло. Остальные погибли.
Все.
Мгновенно.
Сталевары
Предисловие
В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов, когда оказалось, что социализм – это советская власть не только плюс электрификация всей страны, но еще и плюс химизация народного хозяйства, началось колоссальное строительство химических предприятий. Реконструировались существовавшие и строились новые гигантские комбинаты по производству минеральных удобрений, пластических масс, капроновых, вискозных и других волокон. Возводились заводы по производству каучука, шин, полиэтилена и еще множества других химических веществ и продуктов.
Оборудование и технологию для лучших заводов покупали за границей или, как ее и теперь называют, за бугром, кордоном, короче, у проклятых империалистов, которые нещадной эксплуатацией трудящихся масс могли делать, а мы – увы.
Чтобы научиться делать все это самим, пришлось расширить количество химфаков, на которых обучение наших будущих Кулибиных, в смысле Менделеевых и Бутлеровых, производили уцелевшие старорежимные профессора, их ученики, а также те, кто оказался под рукой ректоров вузов.
В это же время для того, чтобы перечерчивать иностранные машины и аппараты, копировать и приспосабливать к нашим условиям их технологии, а также создавать для нужд химической индустрии подобное свое, но подешевле, попроще и в то же время, как это ни покажется странным, получше, были организованы многочисленные научно-исследовательские институты – НИИ.
Химфаки вузов готовили множество инженеров-химиков. Парни, как правило, после институтов направлялись работать в цеха заводов, а девицы, насмотревшиеся фильмов про белые халаты, мензурки, колбочки и решившие, что химия – это легкое и женское дело, после столкновения с реальной действительностью и бегства с химкомбинатов в большинстве своем пополняли ряды сотрудников этих самых НИИ.
В городе В, для интеллектуального обеспечения химической промышленности, построили штук десять НИИ. Построили их в одном месте и назвали, как было тогда модно – «Научный городок».
Этот научный городок оказался как раз за забором огромного металлургического комбината.
В пять часов вечера, когда у металлургов оканчивалась смена и они, уставшие от огня, жара, грохота и вообще от тяжелого трудового дня, выходили за проходные, в это же время из стеклянных дверей НИИ выпархивали и, звонко стуча высокими каблучками, спешили к троллейбусам наманикюренные, накрашенные и завитые во время не менее трудового дня сотрудники НИИ.