Потому что в каждом взрослом живёт свой ребёнок. У кого-то сытый и довольный, у кого-то игривый и неугомонный. Мой же бьётся в истерике почти круглосуточно. Привлекая внимание, пытаясь стать центром вселенной, но я — не он.

Я не потакаю его завываниям, не поддаюсь желанию устроить Андрею безобразную сцену со слезами и соплями. Вместо этого я еду на свою квартиру принимать работу «Синуса», которые сотворили чудо — действительно высушили все до единого метры, оставив напоминанием о потопе лишь следы на обоях. Вот только меня коробит от одной мысли, что кто-то, кому я доверяю, может запросто зайти и нагадить в доме, который я считала своей крепостью.

Поэтому я загоняю боль в клетку, ставлю её рядом со своим собственным маленьким истериком и одеваюсь.

Через сложное кружево чёрного боди видна обнажённая кожа. Чёрные же кожаные штаны обтягивают всё, что только можно обтянуть. А агрессивный макияж и шнурованные ботинки отлично завершают образ брошенки. Знаю, что так сейчас не носят, в моде оверсайз и всё вот это, но я переживу.

Только переживут ли те, кто меня сегодня увидит…

Одна мелодия сменяется другой, мужики вьются вокруг нас с Олеськой, но кого это волнует! Точно не меня и точно не сейчас, хотя Олеся то и дело стреляет глазами то в одного, то в другого.

И пропадает желание убивать, исчезает отчаяние. Притупляется противное нытьё в районе груди. Испаряются мысли о собственной то ли невезучести, то ли ущербности.

Только музыка.

Только я.

Где-то там оставляет меня Олеся. Она знает, что бесполезно звать и уговаривать.

И я снова одна.

Обидно? Горько? Я привыкла, ведь даже с кем-то всегда была в одиночестве. Виноваты ли бросившие родители или характер — не знаю. Да и какая разница.

Одинокая слеза всё же прорывается, оставляя влажный след на щеке. Не важно. Не пройдёт и минуты, как она высохнет, оставляя меня такой, какая я есть. Требовательной. Самостоятельной. Гордой. И никто не узнает, как в это самое мгновение хочется не плечо, надёжные руки. Которые обнимут и примут.

И широкие ладони, вторя моим желаниям, скользят по кружеву, по сути, белья. Ложатся на талию, обжигая не столько прикосновением, сколько моим осознанием. Подавшись назад, я прижимаюсь спиной к мужской груди и откидываю голову Яну на плечо.

— Ты бессмертный? — интересуюсь насмешливо, прикрыв глаза.

— Рисковый, — поправляет он в каком-то миллиметре от моих губ.

И я жду поцелуя. Действительно жду, но вместо этого чувствую, как Ян скользит губами по щеке, щекочет дыханием ухо. Как едва прикусывает мочку, заставляя не то, что мурашки побежать по телу, едва не выгнуться от удовольствия в его руках.

И вот интересно, может ли считаться местью измена, совершенная до предательства?

— И чем ты готов рискнуть?

Я разворачиваюсь, оказываясь с ним лицом к лицу.

Свет прожекторов скользит по моим ладоням, лежащим на его груди. По его лицу, прочитать которое сейчас я не в силах. Его руки всё ещё на моей талии и мы не слышим ни разошедшегося ди-джея, ни новой мелодии.

— Собой.

Звук врывается в сознание, на мгновение оглушив громкостью и вибрацией.

И песней.

Нет, только не она.

Всё что угодно, но только не эта песня. Она же старинная!

Ян не даёт мне вырваться, прижимаясь ещё ближе.

— Чем тебе не нравится эта мелодия? — понимающе улыбаясь, он тёплым касанием проводит по моей руке, от локтя до запястье, заставляя обнять себя за шею.

— Она привела в мою жизнь тебя.

— Той ночью, кроме тебя, я не видел никого, — улыбающимся шёпотом признается Ян, касаясь щекой моей щеки. — Не мог думать и не смотреть не мог. Не устоял.

— Знал, что нельзя, — он ведёт носом от моего уха до виска. Глубоко вдыхает. — Видел, что ты не согласишься. Понимал, что всё равно сорвусь.

— Это было давно, — пытаюсь усмехнуться я, но не получается.

А всё эта чёртова песня! Она забирается под кожу, впрыскивает в кровь жгучий яд, заставляющий колотиться сердце и подрагивать ладони. Уговаривает, утешает, соблазняет. И уже кажется, что это не я — она гладит сильную шею. Она заворачивает меня в тягучие мотивы, как пауки глупую попавшуюся муху.

— Ничего не изменилось. — Ян касается моей щеки, заставив поднять голову, и ловит взгляд. — Для меня ничего…

Я вся состою только из этих слов и его поцелуя. Мягкого, но уверенного. Лёгкого, но увлекающего на глубину. Такого, что во мне, появившись где-то в районе солнечного сплетения, разрастается что-то неизвестное. Бесцветное, беззвучное, но заставляющее меня заходиться паникой. Не зная, не понимая нужно ли бежать как можно дальше или остаться навсегда.

И что именно из этого делать уже поздно.

— Олесь, мне нужно уйти, — подсаживаюсь я к ней на диван. — Прости, что выдернула тебя!..

— Не рановато навстречу новым приключениям? — беззлобно хмыкает Олеся.

— А они не новые, — коротко улыбнувшись, я встаю, чтобы забрать сумку.

— Нет. — Качает головой она. — Нет, нет и нет. Ты не можешь говорить это всерьёз. — Олеся оглядывается, но закономерно никого не видит.

— Как видишь, могу, — пожав плечами, я собираюсь уйти, но она удерживает меня за руку.

— Лиссет, ты уверена, что не пожалеешь?

Если бы у меня была душа, Олеськин взгляд перевернул бы её с ног на голову, но… сейчас я предпочитаю оставаться бездушной. Так легче не чувствовать и не думать.

— Не уверена. Я позвоню завтра, спасибо тебе! — на мгновение коснувшись её лба своим, я иду на выход.

Олеся видела Яна дважды и вряд ли смогла бы узнать в толпе, но я всё равно отправила его за машиной. Куда он меня повезёт? Плевать. Что мы будем делать? Разберёмся по ходу. Как после этого я буду…

Ощутимый удар о чужое плечо заставляет возмущённо зашипеть.

— Осторожнее! — Забыв последнюю мысль, я морщусь.

— Вернулась к прежним увлечениям? — Насмешка тормозит меня, и я поднимаю глаза.

— Ты-то мне и нужен! — Заявляю Киру почти трезвая я и тяну за рукав, смещаясь левее.

— Радость моя, ты начинаешь меня пугать! — фыркает он, но послушно отходит в сторону.

— Давно пора. Видишь Олесю? — я рукой указываю нужное направление.

— Это та твоя подружка из ресторана? — Вот это я понимаю сканирующий взгляд! — Допустим, вижу и что?

— Займи её на вечер? Пожалуйста, — подумав, добавляю я. — Она мне помогла, а я её бросаю самым кретинским образом.