Глубокой ночью Анна сквозь чуткий сон матери услыхала, как на их двор с глухим топотом вошел конь. Со смутной тревогой она поднялась с топчана, придерживая руками свой округлый живот (верно, третий сын будет!). Укрыв плечи длинным пуховым покровом, накинув на голову плат, Анна перекрестилась и направилась к сеням. Заглянула в закут за печью — сыновья Матвей и Василий спали в обнимку безмятежным глубоким сном. На печи громко сопела Дарья.

С трепетом Анна отворила дверь и, выглянув, увидела Михайлу, распрягавшего своего коня. Неуверенно окликнув его, Анна осталась стоять за приоткрытой дверью — не могла поверить, что муж посреди ночи сумел оказаться дома. Михайло сурово взглянул на нее и бросил:

— Пожрать дай! Сутки в седле…

Анна не стала будить детей и Дарью, сама начала накрывать на стол. Привычной радости от приезда супруга она не испытывала, и ощущение тревоги никак не покидало ее.

Михайло, весь черный от дорожной пыли, войдя в дом, тут же сел за стол и жадно принялся есть, хватая все подряд. Он не обнял Анну, не взглянул на спящих сыновей — просто молча, по-звериному ел. Анна сидела напротив и с трепетом изучала его лицо, ставшее вмиг словно чужим. О том, почему он оказался дома, вместо того чтобы быть в Невеле, она не решилась спросить.

— Брагу неси, — велел Михайло, не отрываясь от еды.

— Сейчас, — поднялась Анна из-за стола.

— Чего сама? Дашку разбуди!

— Ничего, я сама…

Брагу Михайло пил жадно, как воду. Недобро взглянув на Анну заблестевшими глазами, Михайло молвил глухо:

— Не смей никому в округе молвить, что я тут. Поняла?

И только тогда Анна догадалась, что Михайло просто-напросто сбежал. И она была права — после падения Великих Лук гарнизон Невеля, в коем было всего полторы сотни человек, самовольно покинул крепость, не желая погибать под польскими саблями. Оставив Невель приближающемуся врагу, все разбрелись кто куда, как сбежавшие крысы. И Михайло знал — пока он здесь упивается брагой, Невель уже взят Баторием, занят без боя, брошенный защитниками на произвол судьбы…

За последние годы хозяйство Михайлы достигло такого упадка, что на его возрождение уже не оставалось надежды. Разорение и вымирание Бугрового было лишь делом времени — если война продлится еще год-два. Поборы на военные расходы не уменьшались, выплачивать их было все тяжелее, а государевы воеводы, кажется, окончательно лишились разума, отправляют служилых на верную гибель. Душа Михайлы переисполнялась ненавистью к царю и воеводам, особенно после того, как на глазах его вырезан был весь гарнизон Сокола. Часто вспоминал Михайло и погибшего Фому — за что его верный слуга отдал свою жизнь? За безумного царя и бездарных воевод? Он не понимал, почему, обнищав, Михайло обязан был погибать под польскими саблями, потому решение покинуть Невель, напрочь уйти со службы было отнюдь не внезапным. И Михайло понимал, что ему грозит за это, но уже ничего не боялся — хуже и не могло быть. Потому сейчас он хотел лишь одного — упиться до беспамятства и забыть хоть на мгновение об царившей вокруг безысходности…

— Кто тут, Анна Архиповна? — послышался с печи настороженный шепот Дашки.

— Перестала хозяина своего узнавать? — усмехнулся в полный голос Михайло, откидываясь к стене.

— Тише, дети спят, — попросила Анна.

— Здравствуй, Михаил, — ответила оторопевшая Дашка.

— Чего уставилась? Поди, баню мне истопи, — велел Михайло, опрокидывая в себя очередную чарку. Анна сидела на своем месте совсем серая, будто в воду опущенная. На ее глазах Михайло, упиваясь брагой, превращался в животное.

— Хрен вам, а не служба, — проговорил он, провожая глазами проходившую мимо него Дашку.

— Тебя отпустили? Или ты сам..? — робко спросила Анна.

— Умирать нас там оставили… Великие Луки сдали… И нас сдали… Воеводы, твою мать! — сквозь зубы ругался Михайло и вдруг что есть силы ударил кулаком по столу.

— Матунька! — позвал из-за печи испугавшийся Матвей. Васенька тут же ударился в рев. Анна вскочила к детям, начала успокаивать их, метнув на мужа разъяренный взгляд. Михайло пристально, будто с придиркой, глядел на округлившийся стан жены, на ее оттопыренный живот, на располневшие руки. Хмыкнул, подумав о чем-то своем, взял жбан с брагой со стола и, шатаясь, направился в баню.

Дарья едва не столкнулась с Михайлой на пороге бани и, исподлобья глядя на него с недовольством, молвила:

— Еще не прогрелась, обожди.

Михайло, ухмыляясь, протянул ей брагу:

— Будешь?

— Не пью я эту гадость…

— Зайди! — велел он ей грозно. Дарья повиновалась, робко войдя в баню следом за Михайлой. Он все глядел на нее озорно, дыша в лицо бражным духом. Жбан отставил в сторону.

— А помнишь, как мы..? В былые годы где только ни любились…

— Что было — прошло, — опустив глаза, ответила Дарья.

— Ох, Дашка, — обхватывая рукой ее плечи, прошептал Михайло.

— Отпусти! Анна твоя увидит! — отбиваясь, попросила Дарья, а Михайло уже крепче прижимал ее к себе, лез рукой под подол…

— Отпусти! Закричу! — чуть не плача, молила Дарья.

— Только попробуй! Задушу! — схватив ее за горло, с придыханием, прорычал Михайло, выпучив свои страшные хмельные глаза. Он прижал Дарью спиной к бревенчатой стене и жадно мял ее, спуская с себя порты…

Михайло брал ее со звериной жадностью, терзая нещадно, и Дарья стояла, зажмурившись и закусив губу от омерзения. Когда наконец он вздрогнул и обмяк, Дарья оттолкнула его от себя что есть силы и, на ходу оправляя одежу, бросилась к дверям…

Когда она вошла в дом, Анна сидела в темноте на том же месте. Дарья остолбенела на мгновение, не решаясь вступить в горницу.

— Подойди! — жестко велела Анна. Повинуясь, Дарья робко подступила к ней, теребя в руках уголок лежавшего у нее на плечах покрова. В тусклом свете лампад она разглядела разгневанные глаза Анны, впившиеся ей в лицо, и не успела что-либо сказать, как увесистая пощечина ожгла ей левую щеку.

— Уйди с глаз! — глухо, с ненавистью проговорила Анна…

В дом Михайло так и не зашел — остался спать в бане. А утром, когда Анна пришла за ним, то увидела мужа спящим на полу в лужах рвоты и мочи. Растолкала его, борясь с омерзением, а Михайло, открыв глаза, сказал:

— Еще выпить принеси…

— Хватит тебе! Отпил свое! — ответила Анна с раздражением. Михайло неожиданно вскочил на ноги.

— Я тебе покажу, как перечить мужу! Тебе велено было — принеси! Убью гадину! — взвизгнул он, сжимая свои огромные кулаки.

— Ну, бей! — уставив руки в бока и выпятив свой огромный живот, крикнула Анна, но Михайло, схватив пустой жбан, метнул его в жену, благо, что промахнулся.

— Сука! Змея! Убью! — ревел Михайло, и Анна бросилась прочь из бани, захлопнув за собой дверь. У дома опустилась на скамью — в глазах отчего-то все потемнело, нутро будто огнем ожгло. Отдышалась, подождала, когда боль отступит, но и после не нашла в себе силы встать — спрятав лицо в ладонях, дала волю слезам. Услыхав шаги Дарьи, тут же взяла себя в руки, утерла слезы и велела ей:

— Хозяину своему отнеси еще браги! И прибери там за ним…

А под вечер в ворота постучался староста. Анна не пустила его на двор, говорила с ним через приоткрытые створки ворот.

— Чего это я слыхал, будто ночью приехал кто? — спрашивал староста, стараясь все заглянуть в ворота через голову хозяйки.

— Никто не приехал. Не ведаю! — отвечала она, закрывая створку перед носом старосты. — Не могу в дом пригласить! После зайди! После!

Михайло на третий день сам приполз в дом, едва живой. Его сторонились и дети, и Дарья, Анна старалась обходить стороной. А он спал на топчане за печью (детей Анна забрала к себе), пил травяные отвары, после которых его неудержимо рвало.

Глухая ярость душила Анну все эти дни, она презирала и мужа, коему желала смерти, и Дарью, коей после того случая жизни не давала — то придерется к якобы плохой работе по хозяйству, то накричит просто так, то одернет. С ненавистью даже подумала раз избавиться от плода, но потом, страшась греха, долго молилась у образов…