Мама моя от соседей, конечно, тоже натерпелась, но в целом было не до сплетен.

И я не то чтобы жалуюсь… просто…

По-дебильному у него жизнь сложилась!

Ага.

Знаете, по-дебильному — это когда ты чихнул, разинув рот, и из него на собеседника слюной попало. А здесь… Человек узнал, что у него есть взрослый сын и все, что способен выдать его мозг, — «Блин, как же по-дебильному все сложилось». Я в шоке, честно говоря. Какой, оказывается, у Матвея поверхностный анализ. В моем, например, видении ситуация несколько глубже и сложнее.

Повисло молчание. Густое. Напряженное. Даже мой спинной мозг чувствует, что теперь эстафетная палочка в моих руках и надо бы начинать говорить, но у меня так много слов застряло в глотке, что чтобы вытолкнуть хотя бы одно, необходим жесткий удар между лопаток.

Сползаю с Соколовского, насильно разжимая обхват его ручищ. Смотреть на Матвея совсем не хочется. Но промолчать не могу. Право слово, уж хотя бы высказать свои мысли впервые за столько лет я имею право.

— Знаешь, лучше бы ты оказался именно таким злодеем, каким я считала тебя все эти годы. Вот честно. А не вот это вот все… Тогда я могла бы от души позлорадствовать, насладиться твоими страданиями и муками совести, твоей завистью к моему сыну, Степиным отвращением к тебе… Но ты и это у меня отнял. Потому что теперь ты просто жалок… Я как-то даже больше уважала тебя до этого признания, потому что … ну, знаешь, надо иметь основательный такой стержень, чтобы осознанно быть сволочью, признавать в себе это качество и плевать на всех окружающих, кем бы они тебе ни приходились. Я даже нисколько не сомневалась в наличии у тебя подобного таланта, ведь честное слово, есть в кого.

Боковым зрением вижу, как сжимаются мужские кулаки, но Матвей молчит, а потому спокойно продолжаю.

— Но нет… Ты оказался просто … никаким… Плывущим по реке бревном. Прикрыл предательство каким-то мифическим спасением меня от Крис, которая так удачно предложила тебе решение несуществующей проблемы, и со спокойной совестью уехал покорять мир. Знаешь, а Крис молодец. Я вот даже восхищена. Она в очередной раз скормила тебе дерьмо с руки, и ты послушным щенком слизал все до последней капли.

— Нет, Зоя, это не так.

— Так, Матвей. Ее вариант развития событий был выгоден в первую очередь тебе. Уверена, ты сразу же после звонка Михалыча мысленно усвистал в свою Москву, поэтому при первом же удачном случае избавился от балласта в виде меня.

— Я не хотел, чтобы у тебя были проблемы!

— Поэтому разбил мне сердце? Очень действенный метод. Тебе стоит запатентовать его. Ну, правда… Если твоей целью было избавить меня от возможных конфликтов с одноклассниками — ты прекрасно справился. Ни с одним из них с тех самых пор у меня не было конфликтов.

— Зой…

— Семнадцать лет Матвей. Семнадцать долгих лет. Двести четыре месяца. Шесть тысяч двести девять дней. Сто сорок девять тысяч шестнадцать часов. Если ты так уж переживал за меня, почему ни разу не приехал? Не написал? Не позвонил?

— Мне было стыдно, — еле шепчет в ответ Соколовский. А мне снова смешно. Ему было стыдно. Что ж, наверное, сей факт должен меня удовлетворить. — Очень стыдно. Но я верил, что поступил правильно и… Кристина… она приезжала ко мне один раз. Уверяла, что у тебя все в порядке. Я поверил.

— Ты поверил, потому что было удобно. И это легко понять, правда. И простить тоже легко. Вот только ни видеть тебя, ни слышать совсем не хочется. Уезжай, Матвей. Степа с тобой не поедет никуда. Я знаю своего сына. Он уже все решил, а значит уговаривать бессмысленно. И скажу откровенно, меня его решение устраивает.

— Но я не хочу покидать вас. Я… Я хочу быть с вами.

— Честно говоря, Матвей, мне плевать, чего ты хочешь. Вот правда. Ты можешь поговорить со Степой. Рассказать то же, что и мне. Возможно, он даже тебя выслушает. Возможно, со временем смягчит своё отношение, но не в ближайшие дни точно.

— Позволь мне хотя бы познакомить его с родителями. Они имеют право знать, что у них есть внук. Мама будет просто счастлива.

Я снова смеюсь. Потому что это действительно смешно. Однако, в глазах напротив улавливаю недоумение и легкий укор.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Матвей. У нас маленький город. Неужели ты думаешь, что твои родители не знают о Степе?! Нет, ну правда!

— Что ты хочешь этим сказать?

Ну что ж, если есть возможность посыпать солью на его раны, пожалуй, воспользуюсь шансом.

— Моя мать, обожаемая мною Людмила Владимировна, в тот же день, как узнала о беременности, притащила меня к твоей матери. Кажется, я уже упоминала об этом. Не могу тебе с точностью сказать, какую мама преследовала конечную цель, но в одном она была убеждена — разбираться надо всем вместе. Великолепная Марго, однако, даже бровью не повела, услышав о перспективе породниться с нами. Она уже была в курсе, и все ответы ее оказались готовы заранее. Твоя мама предельно ясно донесла, что, во-первых, никогда в жизни Соколовские не опустятся до такой степени, чтобы связываться с нищебродами. А во-вторых, сын предупредил ее о возможных претензиях с нашей стороны, которые, к слову, совершенно не обоснованы. Обозвала меня малолетней потаскушкой, решившей ухватиться за золотого мальчика. Заявила, будто ты признался, что имел неосторожность со мной целоваться, исключительно из жалости и ради оценок по математике, но в интимном плане никогда не взглянул бы на подобное убожество! Что у тебя есть Кристина, воспитанная, благородная и благочестивая девочка, с которой у вас любовь с первого класса и серьёзные отношения. Тут, как нельзя кстати, спустилась и сама Кристина, подтверждая, что ты не желаешь спускаться и участвовать во всем этом цирке, ведь между нами никогда ничего не было. И предоставила видеозапись на телефоне с Зимнего бала. Потом были пафосные сочувствия Марго самой себе, что дескать за ее кровиночкой уже сейчас охотятся распутные дрянные девки, что же будет дальше. А затем она, как мать, сочувствовала моей матери и благородно предложила помощь в разрешении деликатного вопроса в виде десяти тысяч рублей на аборт, намекнув, что в их возрасте становиться бабушками непростительный позор. В общем, мы ушли, пообещав друг другу, что никогда в жизни больше не будем так унижаться.

— Зоя…

— Самое смешное, что мы нарушили это обещание. Я тяжело вынашивала. Практически не вылезала из постели. Местные врачи долгое время не могли правильно поставить диагноз. В конце концов, у меня выявился порок сердца. Требовалась операция. Здесь такие не делают, специалистов нет. Существуют квоты, но очередь на них на два года вперед расписана. На платную операцию, сам понимаешь, денег у нас не было. Нам предлагали аборт на поздних сроках, но во-первых, Степа развивался идеально. Как можно было убить его? Во-вторых, после прерывания в девяносто процентов случаев я осталась бы бесплодной. В-третьих, существовала все же вероятность, что мне удастся дотянуть хотя бы до семи месяцев. Тогда мама обратилась в благотворительный фонд Марго Соколовской. Пошла, так сказать, на поклон к барыне. Но не вышло, скажем так. Остался последний вариант — продать квартиру. Однако, через пару дней у меня объявился спонсор. Некто оплатил операцию и послеоперационный уход. Я только после родов узнала, что это был твой отец. Одна из акушерок рассказала. Я послала ему письмо с благодарностью и вложила фото Степы. Написала, что если он когда-нибудь захочет его увидеть, то я буду рада. Но он так ни разу не захотел.

— Поверить не могу… Все это время они… знали?

Я взглянула на Соколовского и без удовольствия отметила, что выглядит он совершенно разбитым. Жаль его, чисто по-матерински. Сейчас с высоты прожитых лет, познав огромный жизненный опыт, пережив предательство, потери, боль, а также беззаветную сыновью любовь и великое счастье материнства, я искренне не понимаю, какие силы двигали четой Соколовских. Какой должна быть любовь матери к ребенку, если она не распространяется на его продолжение. Я понимаю, что можно не любить меня, даже презирать или ненавидеть, но родного внука не принимать? Не знаю…