‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мамочка моя, я, конечно, влюбилась, но до первого секса еще не созрела! Все будет хорошо, мама! Я обещаю! Никаких глупостей!

Но мама спешно отворачивается, не желая принимать мои безмолвные обещания, и выходит за дверь, только я все же успеваю заметить блеснувший в уголке ее серых глаз бриллиантовый осколок.

Едва захлопнулась в квартире дверь, горячая ладонь Матвея нашла мою руку, а затем ее тыльной стороны коснулись мягкие горячие губы.

— Еще чайку? До десяти нет особого смысла выходить из дома, все закрыто. Пойдем, поухаживаю за тобой, именинница.

— Пойдем, — улыбнулась я Матвею.

— А почему ты не спрашиваешь, как же я узнал-то о твоем дне рождении?

— И как же ты узнал-то о моем дне рождении?

— Ты мне рассказала!

— Я? Это когда же?

— Тогда же! Помнишь, на математике. Ты пыталась меня произвести на меня впечатление своими фокусами?

— И вовсе я не пыталась! — вспыхнула я, чувствуя, как начинают гореть мои уши.

— Пыталась-пыталась! — подтрунивает Матвей, целуя меня в кончик носа и придвигая ближе новую порцию чая, — Так вот, я решил задачку!

— Да неужели? Сам? По собственному желанию?

— Угу.

— Ты что же запомнил мой результат?

— Нет. Я запомнил разницу между моим и твоим результатом. Девятьсот. А дальше — интернет в помощь. Заново вычислил свой результат. Значит, взял число своего рождения. Умножил на два. Прибавил пять. Умножил на пятьдесят. Прибавил месяц своего рождения. Увеличил результат на девятьсот. И узнал в итоге день твоего рождения. Кто б догадался, что для этого нужно все лишь вычесть из итога двести пятьдесят. Понятия не имею, как это работает, но я проверил на всех днях рождения знакомых! Чудеса, ей богу!

Не сдержавшись, я расхохоталась! Учитывая, что у математики и Матвея из общего только три первые буквы, его поступок заслуживал моего уважения.

— Я смотрю, ты постарался.

— Угу… И вообще-то рассчитываю на поощрение, так что иди сюда, Кокос.

Притянув меня к себе на колени, Матвей крепко, но бережно прижал к себе, а затем жадно и напористо впился поцелуем в губы.

Лучший день рождения в моей жизни!

Я была бы счастлива провести его на коленях Матвея, не прекращая растворяться в умопомрачительном бесконечном скольжении губ и языков, поддаваясь огню электрических импульсов, расходящихся во все, даже самые потаенные, местечки моего тела.

Катастрофически не хватало воздуха, легкие жгло, сознание заволокло туманом. Прикосновения становились смелее, опаснее, откровеннее.

— Матвей… — шептала я в его губы, — Матвей, пожалуйста… пожалуйста… — и сама не понимала, о чем прошу, то ли прекратить, то ли быть еще смелее.

Всхлипнула, так и не определившись.

Соколовский воспринял этот звук по-своему.

— Блин… Зой, прости, котенок. Я… кхм… увлекся… сейчас… сейчас…

Тяжело дыша, он упирался лбом в мой лоб, одной рукой вжимая в себя мои бедра, а другой нежно поглаживая скулу.

— Собирайся, Зой… Я пока… кхм… пойду умоюсь что ли…

Он осторожно ссадил мое безвольное тельце с коленей на жесткую табуретку, хранящую его тепло, растер ладонями лицо и, глубоко вздохнув, вышел. Глухой щелчок ручки на двери в ванной неожиданно привет меня в чувства.

Мамочки!

Безумие какое-то!

Спасибо-спасибо-спасибо, Матвей, что прервал это сумасшествие!

Сердце гулко колотилось, как у загнанного воробья. Руки слегка потряхивало, но на саднящих губах, словно след от поцелуев, припечаталась счастливая улыбка.

Он вернулся минут через пять и, едва взглянув на меня, взмолился.

— Зоя, блин! Пожалуйста! Я очень-очень стараюсь себя вести… как там было?… благоразумно… ответственно… здравомысляще… А ты ни фига не помогаешь! Юбочку свою поправь, золотце, а то я, охренеть, какой плохой на самом деле.

Я словно очнулась и с ужасом посмотрела сама на себя.

Мамочки!

Форменная белая рубашка застегнута только на одну пуговицу, бесстыдно открывая взору тонкий белый лифчик. Галстук на полу. Юбка перекрутилась и съехала высоко на талию. Спасибо, хоть в колготках еще сижу!

Подскочила, как ошпаренная, и понеслась в свою комнату, ударяясь по пути обо все углы и косяки в этом доме! Не к месту вспомнилось, как однажды бабка Катеря решила научить меня рубить петухов. Поймала самого дурного по ее мнению и хряснула топором по тонкой шейке, да не удержала того за лапы. И бедное создание с наполовину отрубленной башкой носилось по двору, брызгая теплой кровью и пугая меня до потери пульса.

Вот я сейчас — один в один, как этот петух.

Вроде и башка еще на плечах держится, а мозг уже все — не работает!

Собралась за пять минут. Через десять, мы с Матвеем уже выходили на кусачий мороз. Тут и дышалось легче, и мозги работали лучше, и одежды на нас с Соколовским было гораздо больше!

Да. Теперь выполнять данное маме обещание намного проще!

Прошлое

Зоя Данилина

В этот день рождения не было ничего экстраординарного или необычного. И в то же время все было из ряда вон выходящим! Матвей не устраивал чего-то феерического или пафосного, типа свидания на крыше или полета на воздушном шаре, но каждая минута рядом с ним казалась наполненной волшебством. Мир стал невероятным.

Сказочным.

Романтичным.

Каждая мелочь, каждое движение, взгляд, улыбка, прикосновение вызывали во мне жаркий трепет и топили сердце в нежности, а мозг разжижался счастьем.

До центра мы ехали на общественном транспорте, а именно в чересчур жарко натопленном троллейбусе, украшенном яркой блестящей мишурой, самодельными бумажными снежинками и дешевыми пластиковыми елочными шарами. В салоне витал аромат слащавых духов кондуктора с примесью прогорклого дизеля. Мы сидели на заднем сидении, прижимаясь друг к другу и деля на двоих его наушники. Мне до безумия было уютно и приятно прижиматься к Матвею, чувствовать, как собственнически его рука обхватывает мое плечо, вдыхать его запах, впитывающийся в мои щеки, и слушать безумный плей-лист из неизвестных мне исполнителей в навороченном мобильнике Соколовского.