Мама пришла первая. Она плакала, все время жаловалась на папу, сказала, что он разбил ее телефон, пытался ее побить.

Потом пришел папа, сел на кухне, налил себе водки.

Мама в это время, не снимая верхнюю одежду, стояла в ванной, все время твердила, что он ее предал, унизил, что ей давно намекали, а она не верила. Она порывалась уйти из дома прямо ночью.

Папа говорил, что она сама во всем виновата, что он первые семь лет брака терпел, что ему было обидно, когда она его отпихивала локтем, что он не виноват, что ему нужен секс, а ей не нужен. Потом он зачем-то рассказал, что снимал проституток, что все учительницы невозможно закомплексованные, что он не разводится только потому, что уже слишком поздно и т. д. и т. п. Это был какой-то бессвязный поток речи, как будто его прорвало, и он не мог остановиться.

Около трех часов ночи папа ушел спать на второй этаж. Мама осталась стоять в ванной. Я в ужасе вскочила с кровати и побежала к ней. Она стояла в ванной в дубленке и в платке. Я смотрела на нее и думала, что у нее сейчас очень жалкий вид. Мне на ум пришло именно слово «жалкий», потому что в этот момент оно было наиболее подходящим.

Мама плакала, жаловалась мне на папу, все время повторяла, что уйдет из дома, говорила, чтобы мы ее не искали, что мы папины дети и любим только его.

Я стояла рядом, и меня трясло от ужаса, в голове вертелась мысль, что, если она сейчас уйдет из дома, она с собой что-нибудь сделает. Я уговорила ее раздеться и лечь спать.

Когда я проснулась утром, мамы дома уже не было. Я поразмыслила и решила, что она могла уехать к своей старшей сестре. Вечером мне надо было ехать к себе домой. Перед отъездом я позвонила тете Вере, чтобы попрощаться. Мама сказала, что успокоилась, обещала, что вернется домой.

Папа проводил меня на вокзал на машине и всю дорогу молчал, а у меня текли слезы. Я, кажется, их обоих понимала, никого не осуждала. Мне было плохо от того, что именно я разбудила маму, что именно я спровоцировала скандал. Еще в голове все время почему-то крутилась мысль: «Я не хочу, чтобы и мне было слишком поздно разводиться».

С тех пор тема измены всегда была самой важной для мамы, и она неизменно к ней возвращалась. Каждый раз, расспрашивая о моей семье, она непременно говорила мне, что мужчинам очень нужен секс и я должна ублажать мужа, чтобы у нас все было хорошо. Меня это всегда выводило из себя, потому что в такие моменты я всегда думала о том, что она ничего не видит и не слышит, пытается навязать мне решение своей собственной проблемы, и ей даже в голову не приходит, что у меня могут быть совсем другие проблемы и переживания.

Через какое-то время тема супружеской измены вновь всплыла в нашей семье и приобрела гораздо больший и разрушительный размах. Маме просто «крышу сорвало» с подачи болтливой соседки, которая что-то узнала или увидела и «заботливо» донесла до маминого сведения. Мама возненавидела весь мир и наконец нашла причину всех своих бед. Крики на папу, мат, попытки побить его стали для мамы обычной практикой. А потом папы не стало.

Моя сестра Настя старше меня почти на два года. Она с рождения была очень спокойной, сосала большой палец и не требовала к себе много внимания. Я же была очень требовательной и часто плакала.

Все детство мы с ней ссорились, что-то делили. Она была сильнее меня, и я всегда проигрывала ей в наших перепалках. Часто я смотрела на нее и думала: «Вот я вырасту — и обязательно отомщу».

Мы с сестрой совершенно разные люди. Я всегда была материалисткой. Мне нужны были факты во всех сферах и реальные мотивы. Она же всегда увлекалась эзотерикой, медитациями и прочими альтернативными направлениями познания человека.

Мы редко с ней общаемся в последнее время, живем в разных городах. Она не звонит, я тоже.

Мой брат Олег младше меня на девять лет. О том, что у меня будет брат, я узнала от соседских девочек, а не от родителей. Мне всегда хотелось иметь брата, и я очень радовалась, что он у меня появится. В это время я даже спать начала вместе с мамой, хотя до этого спала отдельно. Я говорила, что мы спим вчетвером: мама, я, братик и плюшевый мишка. И мне это очень нравилось.

Я помню тот день, когда он родился. Папы не было дома, потому что он уехал к своему брату строить дачу. Я проснулась рано утром от того, что услышала какой-то шум на первом этаже. Это по дому ходила мама, суетилась. Потом все стихло.

Когда я встала, узнала, что мама уехала на «скорой» в роддом.

Днем мы узнали, что родился Олег.

Незадолго до этого мы с папой ездили по каким-то делам в районный центр и купили подарок: красивый комплект из пеленок, распашонок и чепчиков. Папа спрятал подарок и просил маме ничего не говорить. Мы его подарили, когда поехали к маме в роддом поздравить с рождением малыша.

Помню, мы стояли во дворе около больницы и смотрели в окно. Мама лежала на первом этаже. Нам показали в окно маленький сверток, завернутый в одеяло. Лица не было видно. Кто-то мне потом объяснил, что показывать малыша в окно — плохая примета.

В день выписки мне очень хотелось поехать с папой в роддом. Папа сказал, что у мамы были тяжелые роды и ей нельзя сидеть, а значит, в машине для меня не будет места. Тогда я спряталась в багажник. Я просидела там довольно долго, но папа почему-то медлил и не выходил из дома. Я устала сидеть и решила ненадолго вылезти. Стоило мне выползти из машины — тут же вышли из дома папа и бабушка и уехали на выписку мамы с братом без меня.

Мне очень нравилось, что я стала старшей сестрой. Мне было интересно возиться с младшим братиком.

Когда он подрос, он иногда выводил меня из себя. Помню, как-то, когда ему было года три, он нашел среди моих вещей новенькие тени и попытался ими накраситься, раскрошив и рассыпав их по полу. Я злилась и кричала так, что все соседи слышали.

Еще как-то он закрылся в комнате родителей, залез на верхнюю полку, достал там таблетки и марганцовку. Марганцовку он всю рассыпал по полу, а пару таблеток, наверное, проглотил. Благо, это были витамины, и ничего страшного не случилось. А марганцовка еще долго окрашивала воду в розовый цвет, когда я мыла пол.

Мой брат никогда не ходил в садик, и в этом ему повезло. Он провел свое детство дома с дедушкой и бабушкой.

Я помню его в первом классе. Я шла после линейки по коридору и увидела его. Он стоял в новой, нарядной одежде, прижавшись спиной к стене, и растерянно смотрел по сторонам, не зная, что делать, удивленный большим количеством детей. Я подошла и заговорила с ним, чтобы его поддержать.

Мне нравится, что Олег уже лет с пяти знал, чего хочет. Ему нравились компьютеры и все, что с ними связано. Эта любовь сохранилась до сих пор.

Мы живем с ним в разных городах. Мне жаль, что мы с ним редко видимся и мало общаемся. Я уехала из дома, когда ему было всего девять лет. И мне кажется, что я совсем его не знаю. Это грустно, ведь я всегда хотела, чтобы у нас были более близкие отношения.

Несколько лет назад я спросила у мамы, как я родилась, и она мне рассказала.

У нас с сестрой разница в возрасте довольно маленькая, чуть меньше двух лет. Мама хотела, чтобы разница была в три года, потому что воспитывать сразу двоих маленьких детей сложно. Беременность мной была неожиданной, незапланированной, но они с папой решили меня оставить. Я родилась немного недоношенной, потому что мама все время брала на себя тяжелую физическую работу и беременность ее не останавливала. Я появилась на свет после очередной утомительной работы. Когда мама доехала до родильного дома, я почти уже родилась. Я была очень маленькой, около 2600 г, но была здорова. Нас выписали на шестой день. Я была плаксивой и требовала много внимания к себе.

Вот какой я себя помню в самых ранних своих воспоминаниях… У меня были вечно растрепанные непослушные волосы до плеч, огромные глаза и почти всегда до крови исцарапанные коленки. Коленки всегда были ободраны из-за того, что я все время где-то лазила: то прыгала через забор, то забиралась на дерево, то каталась на самокате с горки.