Я просыпалась и, едва успев открыть глаза, бежала летом на улицу. За дверью был сад, залитый солнцем. Там росли прекрасные гладиолусы, кажется, выше меня в высоту, и флоксы. Мир, находящийся за дверью нашего дома, притягивал меня как магнитом, будоражил любопытство и воображение. Мне некогда было умываться и завтракать, надо было бежать в этот манящий лучезарный мир и придумывать разные забавы. Я ловила кузнечиков, наблюдала за бабочками, слушала в лесу птиц и изучала их гнезда, смотрела, как надуваются лягушки, когда квакают, и носила домой головастиков в стеклянной банке. За все это папа в шутку называл меня «стрекозлом».

Я часто глотала еду на бегу. Обычно это был хлеб с маслом и сахаром. На большее не хотелось тратить время.

Карманы моих платьишек всегда были набиты какой-то интересной мелочью.

Такой я была, пока не решила стать хорошей девочкой…

Самые первые мои обрывочные детские воспоминания были в основном радужными.

Я помню, как-то мы сидели всей семьей на кухне, обедали. Я услышала стук. Казалось, что кто-то стучится в дверь. Кто-то попросил меня выйти и посмотреть, кто к нам пришел. Я распахнула дверь и увидела: на крылечке стояла игрушка, крокодил Гена. Это было очень неожиданно и приятно. Я была в полном восторге. До сих пор не понимаю, как родители это организовали.

Еще помню, как мы с папой выходили на крылечко и кричали во весь голос: «Ура! Ура! Ура!», когда случались радостные события.

И как однажды к нам приехали родственники и привезли целый пакет ирисок. Сладостей нам тогда родители почти не покупали, а ириски были невероятно вкусными. Мы получили по несколько штучек, а остальное мама спрятала в буфет. Я видела, куда мама спрятала ириски, и тихонечко их таскала, пока никто не видит. Количество конфеток в буфете резко убавилось, но никто из детей не признавался, что к этому причастен. На следующий день все мое тело покрылось сыпью и чесалось. Так мама и узнала, кто таскал из буфета ириски.

Еще оно воспоминание. Мне было лет пять, когда я научилась читать. У меня был тряпичный пакетик с пластмассовыми буквами. Едва я научилась использовать эти буквы, как шокировала маму, выложив из букв слова «голая женщина».

В детстве я часто болела, потому что зимой в садик надо было ходить пешком за три километра через поле. Родители выбивались из сил, пытаясь меня потеплее закутать. Я ненавидела трико с начесом и категорически отказывалась его надевать. Красота для меня была превыше всего. Папа меня мог уговорить одеться потеплее только под предлогом, что я сниму трико на улице перед садиком.

Каждую зиму я лежала в больнице. Один раз, когда я примерно в возрасте пяти лет была в больнице, мы закрылись с одной девочкой в палате, подперев двери стульями, разделись и рассматривали друг друга, напугав этим медсестер.

Еще был случай. Двоюродные братья и сестры решили залезть к соседям в сад воровать яблоки. Я в этом тоже участвовала и кричала во всеуслышание, что я воровка, да так громко, что все чуть не спалились.

Также мне в детстве нравилось быть модницей и наряжаться. От двоюродных сестер по наследству мне досталось много всяких юбочек и кофточек. Я могла переодеваться по три раза на дню.

У меня был к этому процессу творческий подход. Для нарядов я использовала не только одежду. У родителей, помню, была красивая накидка для подушек. Она была из легкой, прозрачной ткани с вышитыми узорами. Мне эта накидка очень нравилась, и мне очень хотелось как-нибудь надеть на себя эту красоту. Однажды я собрала в ладошке края накидки с одной стороны, обвязала их резинкой. Получилось нечто, похожее на фату. Я накинула эту прелесть себе на голову и ходила так по дому. Дедушка увидел меня и спросил: «Это что у тебя? Фата? Ты что, невеста?» — я ответила: «Не невеста, а невестёнок».

Дедушка долго смеялся и несколько раз рассказывал при мне эту историю разным людям. Я тогда не понимала, почему всем так смешно, но почему-то мне не нравилось, что все надо мной смеются.

Из неприятных я хорошо запомнила несколько эпизодов.

У нас дома было правило, что к девяти часам вечера дети тихо должны были лежать в кровати. Вся наша семья (из шести человек на тот момент) жила в одной большой комнате. В девять вечера начинались новости на первом канале, и это было очень важным событием. Ни в коем случае нельзя было шуметь в это время. Как-то я развеселилась и расшумелась, когда они начались. За это я получила подзатыльник от дедушки. Мне уже много лет, но я до сих пор помню тот подзатыльник.

Еще я помню, как в возрасте лет пяти вышла на улицу поиграть с соседской девочкой. За ней присматривала соседка-старушка. Я увидела у своей подружки в руках игрушку, которую потеряла во время своей предыдущей прогулки. Это был маленький цветной поплавок. С решительностью, свойственной пятилетнему ребенку, отстаивающему свои права, я ринулась отбирать у соседки свою игрушку и больно получила палкой по спине от старушки. Это был самый первый случай, когда я остро почувствовала, что мир несправедлив.

Старушка-соседка после этого случая прожила недолго. Я узнала от мамы, что она умерла и подумала: «Так ей и надо», а потом расплакалась. Это был самый первый раз, когда я поняла, что существует такое понятие, как смерть.

Наверное, моя беззаботность закончилась в садике.

Когда построили детский сад, я была довольно большой. Мы ходили с бабушкой смотреть, как перерезают красную ленточку во время открытия этого детского сада. Помню атмосферу торжественности.

Дальше был тихий ужас. Я была единственным ребенком, который говорил на русском, а не на чувашском. Еще я выделялась тем, что платьица мне изредка привозили из Прибалтики через знакомых. У других детей таких нарядов не было.

В садике мне было скучно, дурацкие забавы других детей я не понимала и не разделяла.

Еще помню, что я ненавидела одну воспитательницу, которая не разрешала во время обеда выходить из-за стола, пока все не съешь, а есть, по моим меркам, надо было очень много.

Однажды я услышала, как воспитатели обсуждали, что из садика убежали две девочки. Я тоже решила убежать. Перелезла через забор и побежала к школе, в которой работали мои родители. Я знала, что меня будут искать у мамы, спряталась и просто слушала, как бегали воспитатели и искали меня. Когда все ушли, я пошла к маме. Она меня тут же отвела обратно в детский сад. Не знаю, чего я ждала еще? Было обидно. Я хотела от нее защиты. Думаю, я восприняла это как самое настоящее предательство.

Еще одно воспоминание.

Была дождливая осень. Папа пришел за мной вечером в садик. Когда я вышла на улицу, увидела огромную собаку породы колли. Она была ласковая и мне очень понравилась. Папа сказал, что она отбилась от хозяина и можно забрать ее домой. Я была очень рада, что у нас теперь будет такая собака.

Утром мама вышла во двор, увидела собаку, о которой папа ее не предупредил, и прогнала ее. Когда я узнала о том, что собака не будет жить у нас, очень сильно расстроилась.

У меня много таких воспоминаний, когда я вместо понимания и поддержки получала нечто совершенно противоположное.

Когда мне было пять или шесть лет, меня положили в больницу одну, без мамы. Где-то я нашла машинку, шла по коридору и тянула ее за собой на веревочке. Колесики вращались — машинка шумела. Видимо, в коридоре было очень тихо, и я одна не вписывалась во всеобщий порядок и тишину. Мне досталось от медсестры за мою излишнюю шумность. Вечером пришла мама. Медсестра пожаловалась ей на меня. Кажется, мне досталось и от мамы. Не знаю почему, но я до сих пор помню, что эта медсестра сказала, что я слишком шумная.

Еще в память врезались два дня, когда меня оставили в садике ночевать. Я не знала, что родители не придут за мной, меня не предупредили. Я ждала до последнего. Пока ждала, поставила рядом несколько стульчиков, задвинула их под стол. Наверное, создала для себя таким образом защитный домик. Я лежала на этих стульчиках под столом и молчала, потому что было очень грустно. Вечерней нянечке не было до меня никакого дела. Я ведь не создавала никому проблем.