6-е) Французским пленникам объявить, что ежели кто из них захочет остаться и поселиться у нас, тем дадутся земли; напротив, несогласившихся на то употреблять в работу вместо своих поселян, как то на делание дорог и вышеизображённых крепостных работ.

7-е) Поелику слух разносится, что захваченных из губерний российскому скипетру подлежащих людей намерен Наполеон употребить или послал уже против Гишпании на явную так сказать смерть, да и впредь хочет послать в Индию на завоевание там английских поселений; то не благоугодно ли будет сие обстоятельство особливыми внушениями разгласить в народе и чтоб в случае несчастнаго плена неподвижен был всяк в верности к отечеству, хотя бы угрожаем был и самою неизбежною смертию, и в том взять по церквам присягу; ибо гораздо лучше умереть, чем быть вредным своему государю и государству и прочим благонамеренным державам, кои с нами приятели и никакого зла нам не сделали.

VII-е) Дворянским сословиям дать право самим пресекать не токмо измену, но и всякия лихвенныя злоупотребления при отправлении разных должностей избранными ими чиновниками, так чтоб они, сделав изследование и окончив суд непременно в три дни, отсылали обвинённаго в правительство для исполнения закона, ибо ничто так не послабляет и не развращает душ, как ненаказанность и медленное или так сказать спящее судопроизводство.

VIII-е) Если нужна дисциплина и порядок в военных людях, то не менее того и попечение о их продовольствии и хранении их здравия: то, сказав о двух первых, нужно упомянуть и о последнем. Я разумею под сим учреждение лазаретов при губернских городах, в которых бы пользованы были раненые дворянских баталионов ратники; а чтоб не потребить для того мущин, то можно, кажется, для присмотра за больными набрать и определить при каждом лазарете по нескольку женщин из нижняго сословия людей.

IX-е) Поелику пишу я сие начертание на самыя несчастныя обстоятельства империи, то предположив, что невзирая на все попечения и преграды, вторгнется неприятель на какую-либо из столиц или просто в сердце империи, то натурально пресёчет все транспорты продовольствия нашим войскам, а потому и нужно о сем заблаговременно подумать, каким образом и где учредить на судоходных реках запасные магазейны, из коих бы в будущем году можно было черпать безпрепятственно продовольствие наших армий.

X-е) Наконец, наполняя сие начертание, из пламеннаго усердия, всем тем, чтó мне вскорости в голову пришло для спасения отечества, то и нужно вышней власти сообразиться с известными ей более меня обстоятельствами и с благоразумием полезным государству, и чтó нужно, тó употребить в действо, а чтó не нужно, тó отвергнуть, – прося великодушнаго прощения, что ревность завлекла меня иногда в излишество. Впрчем, как бы то ни было, заключу вкратце, что вражеский пожар бежит быстро, и к остановлению его нет другаго средства, как с такой же скорорешительностью быстро вознести противный пламень, а иначе всё погибнет.

14 июля 1812

Лето 1812 года было для Державина временем тревог, дошедших до полного разочарования в политике Александра I. Казалось, что кругом предательство и разгильдяйство. Чем он мог помочь Отечеству во дни нашествия Великой армии Наполеона? Державин составил Записку, в которую вложил весь свой управленческий и военный опыт. Особое внимание уделил мерам по предупреждению междоусобиц. «Не поздно ли спохватились?» – эта мысль мучила Державина тем летом.

Посвятив краткую, но наполненную славными деяниями жизнь свою на службу отечеству, Александр Ильич Бибиков по всей справедливости заслужил уважение и признательность соотечественников; они не престанут воспоминать с почтением полезныя обществу делá сего знаменитаго мужа и благословлять его память.

Читая о службе и переменах в оной сего примернаго государственнаго человека, всякий легко усмотрит необыкновенныя его способности, мужество, предусмотрение, предприимчивость и расторопность, так что он во всех родах налагаемых на него должностей с отличием и достоверностию был употребляем, везде показал искусство своё и ревность, не токмо прежде, в царствование императрицы Елисаветы, но и во многих поручениях от Екатерины Великой ознаменованныя успехами. Он был хороший генерал, муж в гражданских делах проницательный, справедливый и честный; тонкий политик, одарённый умом просвещённым, всеобщим, гибким, но всегда благородным. Сердце доброе его готово было к услугам и к помощи друзьям своим, даже и с пожертвованием собственных своих польз [2]; твёрдый нрав, верою и благочестием подкреплённый, доставлял ему от всех доверенность, в которой он был непоколебим; любил словесность и сам весьма хорошо писал на природном языке, знал немецкий и французский и незадолго пред смертию выучил и английский; умел выбирать людей; был доступен и благоприветлив всякому, но знал однако важною своею поступью, соединённою с приятностью, держать подчинённых своих в должном подобострастии. Важность не умаляла в нём веселия. А простота не унижала важности. Всякий нижний и вышний чиновник его любил и боялся. Последний подвиг к защите престола и к спасению отечества соверша, кончиною своею увенчал добродетельную жизнь, к сожалению всей Империи тогда пресекшуюся.

1816

Этот небольшой очерк Державин написал незадолго до смерти. Память о генерале Бибикове, который привлёк поэта к борьбе с пугачёвщиной, Державин свято хранил до последних дней. Упоминал его в стихах. Заметки Державина стали предисловием к изданным в 1817-м «Запискам о жизни и службе Александра Ивановича Бибикова».

Одобренное благосклонным вниманием почтенных посетителей разсуждение о любви к отечеству, вдохнуло и в меня дерзновенную мысль покуситься на опыт такого же сочинения о достоинстве государственнаго человека, для того что он более других сограждан должен быть одушевлен, движим и руководствован сею благородною страстию. Он должен любовью к отечеству жить, вливать ее в своих подчиненных и быть примером в ней всему государству.

Но при первой черте сего моего покушения чувствую или предузнаю уже недостаток в моих способностях, а также и препону в свободном изъяснении моих мыслей. Не стыжусь в сем признаться, для того что поручаю себе внушать единственно истине и чистосердечию. Недостаток мой исповедую в том, что я был воспитан в то время и в тех пределах Империи, когда и куды не проникало еще в полной мере просвещение наук не токмо на умы народа, но и на то состояние, к которому принадлежу. Нас научали тогда вере – без катихизиса; языкам – без грамматики; числам и измерению – без доказательств; музыке – без нот, и тому подобное. Книг, кроме духовных, почти никаких не читал, откуда бы можно было почерпнуть глубокия и обширныя сведения царственнаго правления; а потому и не льщуся я удовлетворить блистательной теории нынешних политиков, ниже пленить слушателей убедительным слова моего красноречием. В препятствие же себе предполагаю то, что быв сам правителем многих и немаловажных частей государственнаго строительства и находясь теперь простым гражданином, опасаюсь, чтоб не отнесено было чего похвального к моему, а наставительнаго или паче укоризненнаго к другим лицам. Я весьма сего не желаю.

И по сим причинам, или лучше, по знанию враждебнаго света и шаткости сердца человеческаго надлежало бы мне тотчас остановить перо мое и не касаться нежных струн самолюбия; но поелику побуждает меня любовь к отечеству, чтоб сообщить ему нечто полезное; поелику живу я в такое благополучное и редкое время, когда дозволяется мыслить и что мыслим, говорить свободно, то и заменяю я недостаток моей теории опытами слишком сорокалетней службы, в которой, без всякой подпоры и покровительства, начав с звания рядоваго солдата и отправляя чрез двенадцать лет самыя нижния должности, дошел сам собою до самых высочайших; в разсужденйи чего и думаю, что сказанное мною заслужит некоторое уважение.