Великий князь владимирский Юрий Всеволодович подозвал сотника и описал свое повеление под одобрительные кивки митрополита.

И еще Юрий испугался. Только год и дружина, которая уважает племянника Василько, даже на словах служа Юрию, увеличилась вдвое. Владимир бурлит и, не ровен час, попробует выгнать его, да призвать Ярослава. Тут не Новгород, но все может быть. И князь поймал себя на мысли, что не Глеба останавливать надо, а напрямую Василько.

Глава 7. Будни похода

О чем говорили великий князь и Глеб Всеславович мне было не ведомо. Разговор, если он был прямой, а с князьями в этом времени не так уж сильно и миндальничали — не просвещённый абсолютизм, то он бы жестким. Оба переговорщика были нервными, а Филипп чуть не сцепился с сотником князя — тем напыщенным индюком, что встречал нас еще на площади у Успенского собора в день прибытия.

Уже когда страсти начали накаляться, в разговор вступил еще один человек и все замолчали. Это был, как я догадался, и после и уверился в своих предположениях, митрополит Симон Печерский. Зычный бас митрополита отчетливо, чеканя каждое слово, разносился над округой.

— И яко же преподобный Феодосий отринул латинянскую веру и привел свою душу аще души трех сотен до веры православной, такоже и иные смогут уразумить латинян не идти на Русь и не губить души христианские, — вещал Симон Печерский.

Слова митрополита потушили разгорающийся пожар, и ссоры не случилось. Вскоре великий князь уехал. Вообще его отъезд был больше похож на бегство. И я окончательно уверился, что с этим товарищем мне не по пути. По возвращению из похода, нужно озаботиться запасными вариантами, может даже и в Рязань податься. Слышал я уже, что там лихой отряд Ипатия образовался — может тот легендарный объявился, или рано еще ему?

Подходить и что-то спрашивать у полковника я не стал, но вот у Филиппа решил поинтересоваться. Мне уже не особо было интересно, о чем договорились или что повелел князь, но нужно определяться с Шинорой и Жадобой по дальнейшим действиям. Были мысли насчет гастролей по городам Руси с призывами к походу, да отмел эту идею. Странно, что меня еще не прижучили иерархи церковные. Я даже спросил об этом монаха Илью, что первым из Владимирцев решил вступить в наше воинство. Но тот только пожал плечами, мол, а зачем им это нужно. Люди часто сбиваются в артели, бывает и в ватаги, да нанимаются к князю какому, или уходят на промыслы.

Интересная личность этот монах. Явно из воинов, участвовал в битвах, владеет мечом, который по карману только небедным людям, хорошо стреляет из лука, чему учиться нужно полжизни. Но ничего не говорит. А я чувствую в нем правду и волю. А вот мотивацию других охочих людей понять не получается, как только не получить прибыль от похода.

Филипп сам меня нашел.

— А есть ли вода твоя хлебная? — спросил вошедший в мой шатер Филипп.

Если друг попросил прямо таки спирта, то дело дрянь. Но я не рискнул налить старшему сотнику 76 % спирт (лучше пока не получается). Достал бутылку солодового виски, разлил по глиняным кувшинчикам и только после этого получил развернутый ответ.

Князь, оказывается, не кинул нас, он был на богомолье, потому и не встретил. А мы взяли вот и приехали. И вот ведь неблагодарные, князь честь великую оказывает нам — пойти убивать русских людей, что обиделись на бояр княжьих. Поразительно, но князь называл карательный поход именно честью. Юрию получилось и вывести из себя Глеба Всеславовича, когда начал насмехаться над Василько. Даже какие-то оскорбления были в сторону великого князя. Это дало повод Юрию отказаться от снабжения нашего воинства, с другой стороны нашелся и повод готовиться к нашему выдвижению.

Но я видел, что мы уже проигрываем в этой психологической войне. Разложение на лицо. Удивительно, вопреки моему опасению или влиянию отча Ильи, но самыми дисциплинированными сегодня кажутся владимирские новобранцы, которые безропотно несут всю службу, пока наше остальное воинство пьянствует и песни поет. И как это предотвратить я знал — только работа и движение, но этого и не было.

— Княжье повеление! На заутро выступать на Торопец и далей на Юрьев, головою быть боярину Глебу Всеславовичу. Також у Торопце узять у войско две сотни охочих людей з Новгорода, — прокричал подскакавший ко рву всадник.

Услышав это, я сразу же направил посыльных по определенным заранее направлениям. Одного к Жадобе во Владимир, Тимофея же отправил к генуэзцам, которые стали лагерем в лесу полдня пути от Владимира, где они затаились, чтобы не нервировать русскую общественность.

На следующий день рано утром к уже собранному лагерю прибыли семь десятков повозок с провиантом от князя, и все наше воинство резко поменяло свое отношение к великому князю, от чуть ли не враждебного, до доброжелательного. Аккурат во время прибытия обоза от князя прибыли и генуэзцы с еще сотней повозок, на которых вместе с продуктами и оружием были и огромные щиты. Численность же наемников была больше двухсот практически вдвое. Это объяснялось многочисленной прислугой отрядов. Контатьер, капитан стрелков, Франческо Ларенти показался мне довольно интересным человеком с необычным взглядом на жизнь. Так, его нисколько не смущал факт возможного противостояния с собратьями по вере. Заказчик, по его словам, имел право распоряжаться жизнью наемников как заблагорассудиться, тем более, что два года найма оплачены полностью, а их припасов хватит на два месяца. Разговаривали мы через толмача, что был из Херсона, но Франческо и его десятники уже две недели усердно пытались учить русский язык. Контатьер же указал, что есть нюансы, не позволяющие им возвращаться на родину, и он рассчитывал славно умереть. Ну, или получить столько серебра и трофеев, чтобы решить свои финансовые трудности в родных краях.

Наша колона растянулась на пять верст и представляла очень внушительное зрелище. Создавалось впечатление силищи, которая сметет все со своего пути. Шутка ли, уже собралось тысяча триста десять ратников и еще некоторое количество обслуги. По сути, захоти мы взять какой город, то сделали бы это без проблем. Только если князья исполчаться и соберут за месяц-другой своих ратников по окружным города, можно было противостоять нам. Кроме того, я очень рассчитывал и на хорошую выучку большинства нашего войска.

Шли мы не спешно. Такого темпа, как в пятьдесят верст в день достичь и близко было невозможно. Тем более, что мы начали слаживание наших подразделений и выстраивание их в отработанные тактические схемы, думали и о новой тактике. А тут еще начались дожди, и размытая дорога вообще застопорила движение. Еще одной проблемой стал недостаток корма для коней. Расчет был сделан для имеющейся численности до всех последующих пополнений в тысячу триста коней, но сейчас их было значительно больше. Тогда пришлось некоторых наиболее слабых коней, по мере опустошения повозок, забивать на мясо и чаще останавливаться, как только по пути обнаруживались подходящие среди леса полянки с травой.

В Торопце я узнал, что великий князь Юрий все же взял Торжок, как было и в той истории, что я знал. Только не было ни битвы, всяких там высокопарных заявлений. Владимирский князь вошел в город, подождал три тысячи (вместо пяти как в другой уже истории) гривен и ушел. Я же увидел еще одно изменение истории, которое было спровоцировано моим появлением. Но тем не менее замирение произошло.

Тем не менее, к началу июля мы, подходили к Юрьеву. Пополненные не двумя сотнями, как было обещано, а ста двадцати двумя охочими людьми, но все они были с бердышами, кроме своего оружия, в основном топоров. Это уже постарался Семьюн за мой кошт снарядить. У него на складах специально было оставлено грозное оружие. И особой проблемой стало именно новое подразделение в три сотни бердышей. Большая часть этой пехоты и владеть новым оружием не умело, другие были сильны и ловки, но вообще не приспособленные к организованному коллективному бою. Пришлось разбивать на десятки и сотни пехотинцев и назначать к ним своих командиров. Тогда шесть человек и попыталось сбежать. Их словили, оказалось четверо из Новгорода и двое из Владимира. Думать, как поступить не пришлось, так как эти ухари попытались бежать с целой повозкой, куда нагрузили украденное, и оружие, и припасы, и одежду. Прилюдно, с пояснениями беглецам, просто перерезали горло. Полковник предлагал это сделать по-тихому, но я, чаще молчавший, жестко отстаивал свою позицию в прилюдном наказании.