Мартиса покраснела от неожиданного комплимента.

— Спасибо. Вы иногда заставляете меня смеяться. — Она поспешила поправить себя, чтобы он не понял её замечания превратно: — Не над вами, конечно.

— Нет, конечно, нет. — В его голосе звучало веселье.

Она замолчала, довольная тем, что покачивается в такт лёгкой походке Комарика и осматривает окрестности. Спина Шилхары закрывала большую часть обзора спереди, но Мартиса всё равно восхищалась окружающими их равнинами и слушала шёпот травы, когда лошадь пробиралась через море голубых стеблей и семян. Вскоре равнина сменилась более холмистым ландшафтом, трава поредела, а оливковые деревья встали рядами на низких холмах. Стада овец и коз заполнили склоны, их отдалённое блеяние доносил горячий ветер, плывущий по земле.

Шилхара указала на место, затенённое рощей.

— Там протекает ручей. Если засуха не иссушила его, мы устроим привал.

Удача не покинула их. Ручей, бурлящий поток ледяной воды, вытекавший из растаявших снегов Драморинских гор, петлял по извилистой тропинке мимо сливовых деревьев, прежде чем повернуть на юг. Комарик ускорил рысь без всяких уговоров, страстно желая напиться и попастись на сочной траве, растущей у кромки воды.

— Тпру! — крикнул Шилхара. Конь остановился, нетерпеливо перебирая копытами, ожидая, когда хозяева спешатся и освободят его от припасов. Шилхара накинул поводья на шею животного и шлёпнул его по крупу.

— Давай, парень! — сказал он. — Наслаждайся, пока можешь. Мы не задержимся здесь надолго.

Мартиса нашла удобное местечко в густой тени молодой сливы и принялась опустошать мешки. Сосредоточившись на том, чтобы развернуть и разложить еду, которую Гарн упаковал им в дорогу, она не замечала действий Шилхары, пока до её ушей не донёсся всплеск, сопровождаемый цветистой цепочкой ругательств. При виде этого зрелища у неё перехватило дыхание.

Шилхара последовал за Комариком к ручью. Присев на корточки у берега, снял рубашку и облил водой плечи и руки. Ручейки прочертили блестящие дорожки на коже, потемневшей до гладкого орехово-коричневого оттенка за дни, проведённые под южным солнцем. Волосы прилипли к широкой спине и изогнулись вдоль рёбер. Несколько влажных прядей упали вперёд и обвились вокруг предплечий. Он был худощавым мужчиной с тонкой талией и длинными мускулистыми руками, но в высоком жилистом теле сокрыта дюжая сила. Она видела, как он с лёгкостью перетаскивал тяжёлые ящики в телегу Гарна. Он произносил заклинания, которые могли бы поставить на колени менее могущественного мага, и за один день мог собрать апельсинов намного больше, чем она и его слуга вместе взятые.

Она сглотнула, во рту пересохло, словно от пыли, когда он набрал в ладони воды и вылил себе на голову. Дрожь сотрясла его тело, но он повторил этот жест ещё дважды, прежде чем вытереть лицо сброшенной рубашкой. Шилхара был прекрасен — этюд гибкой грации и едва сдерживаемой силы.

Когда он поднялся, она сделала вид, что роется в пустых мешках.

— Что упаковал нам Гарн? И самое главное, есть ли вино?

Повернувшись к нему, она приняла безмятежный облик. Мартиса понадеялась, что её учитель не заметит, какое впечатление произвёл на неё, окутанный блеском воды и солнца. Её усилия были почти напрасны. Он уселся рядом с ней, так и не надев рубашку, открыв взору Мартисы каждый мускул на плечах и груди. Пятна света плясали на его лице и руках, смягчая строгие черты лица. Его волосы свисали по спине, мокрые и гладкие, как тюленья шкура.

— Мартиса? Ты не сводишь с меня глаз.

Он посмотрел сначала на неё, а потом на смятый винный бурдюк в её руке. Омертвев от страха, что он заметил, какое гипнотическое произвёл на её впечатление, она протянула ему вино и стала лихорадочно соображать, что бы сказать.

«Шрам!»

Она залюбовалась Шилхарой, почти не обратив внимания на белый воротник сморщенной кожи, обвивавший шею. Но теперь, когда его пытливый взгляд пригвоздил её к месту, то нашла готовое оправдание, каким бы грубым оно ни казалось.

Она коснулась собственного горла.

— От чего он?

Шилхара глотнул вина, а потом положил руки на расставленные колени. Винный бурдюк повис между пальцами.

— Я впечатлён. Ты продержалась несколько недель, прежде чем тебя одолело любопытство.

«Не совсем».

Ей было любопытно, но лучше уж он сочтёт её снующейнос не в своё дело, чем она признает, что не могла оторвать глаз от того, как он купался в ручье. И учитель ничуть не облегчал задачу, сидя тут перед ней с голой грудью. Мартиса отодвинулась, чтобы разобрать завёрнутые в ткань припасы. Еда была простая. Хлеб, варёные яйца, оливки и неизменные апельсины. У Шилхары скривилась верхняя губа, когда цитрус подкатился к нему.

— Мне было одиннадцать, когда я его получил. — Он провёл пальцем по морщинистому шраму. — Наказание за воровство.

Мартиса ахнула.

— Вы были совсем ребёнком!

— Я был вором, и хорошим. Большинство дней. Но голод ослабляет, замедляет. Я был недостаточно быстр, и меня поймали.

Он протянул ей вино и потянулся за яйцом. Мартиса с болью в груди наблюдала, как явственнее проступают морщинки вокруг его губ.

— Что вы украли?

Наверняка что-нибудь ценное. Кошелёк богача, зеркало тщеславной женщины, украшенное драгоценными камнями, кусок бесценного шелка из лавки неповоротливого торговца.

— Апельсин.

Бурдюк выпал из её дрожащих пальцев. Винная лента подобно струйке крови потекла по траве. Шилхара схватил бурдюк и заткнул его пробкой, прежде чем пролилось бы ещё больше жидкости.

— Смотри, что творишь, девчонка! Мне это вино не задаром досталось.

В его окрике больше не слышалось привычной резкости. Ошеломлённая его словами, Мартиса вытаращила глаза.

— Кто-то душил вас из-за апельсина?

Ей стало дурно. Столь безжалостное возмездие по отношению к ребёнку, который просто хотел есть. Обстоятельства её собственного детства бледнели в сравнении с этим. Её продали, но хозяин обошёлся с ней достаточно честно. Будучи рабыней, она испытывала острое, как бритва, презрение, но никогда — голод. У неё скрутило живот.

Шилхара оторвал кусок хлеба от буханки, которую развернула Мартиса, и откусил. Он прожевал кусок, не отрывая взгляда от её лица. Прежде чем заговорить, запил еду ещё одним глотком вина:

— Прибереги свою жалость для более достойной жертвы. Я выжил, потому что мой дар гораздо более сговорчивый, чем твой. Он проявился, когда меня душил палач, и я обмочился перед толпой матросов, шлюх и одного или двух священников Конклава, — последнее он произнёс с испепеляющим презрением.

— Что именно произошло?

Он пожал плечами.

— Я почти ничего не помню, кроме того, как отчаянно боролся за каждым вздох. Внезапно мне показалось, что кто-то поднёс факел к моей крови. Только этим факелом был я сам. После уже ничего не помнил, пока не очнулся в доме священника Конклава. Похоже, мой дар создал столб священного огня. Я ушёл живым и невредимым, если не считать этого красивого ожерелья и голоса, который всё же поёт лучше твоего. Но палач сгорел, вместе с частью причала.

У Мартисы отвисла челюсть.

— Крылатый Берсен, неудивительно, что Конклав вас боится. Такой дар, взращённый годами обучения и практики, непостижим.

— Так вот почему ты здесь?

Она моргнула.

— Что?

Губы Шилхары снова скривились, но на этот раз усмешка была связана не с ненавистным апельсином.

— Так вот почему ты здесь? — повторил он вопрос. — В Нейте? Конклав боится меня?

Ветер подхватил пряди его высыхающих волос, хлестнул ими по лицу. Несколько прядей взметнулись к ней, лаская щеку.

Мартиса напряглась, а потом взяла яйцо, разбила и очистила скорлупу. Она заглянула в пристально взирающие на неё полуночные глаза, сдерживая дрожь пред проницательным взглядом, взывающим открыть все свои секреты.

— Я здесь, потому что вы попросили об ученике, господин.

Он фыркнул.

— О, да. И вечно услужливый Конклав прислал мне нерадивого послушника.