Это слово пульсировало в голове, не давая сосредоточится. Я поддалась порыву всего на секунду, перекатив слово языком во рту — все также противно и неправильно; облегченно вздохнув, я прочертила пальцами в воздухе фигуру.

Похоже, Колдунья не ждала, что я ударю по ней. С удовольствием любуясь на опешившую женщину, платье которой, мокрое до нитки, прилипло к телу, я начала новую руну, почти уверенная, что мне не дадут довести дело до конца.

Так и вышло — мне пришлось в спешке укрыться за щитом, восхваляя Лину, которая научила меня этому. Впрочем, я тут же напала вновь и заклятье достигло своей цели — Джеральдина в ярости хлопала ресницами, пытаясь выгнать взявшийся неоткуда песок, слепящий и сушащий глаза.

Это сражение было до жути похоже на игру, правила которой я впитала с молоком матери. Отлично зная каждый следующий шаг Джеральдины, я аккуратно обходила ее по кругу, надеясь добраться до ребят, стоящих у дальней стены. Мурашки бегали по спине, я все ярче осознавала, что предугадываю движения Колдуньи, в то время, как она в яростном бессилии пытается загнать меня в угол. Мне оставалось лишь защищаться и атаковать в нужный момент, поэтому совсем скоро я позволило телу двигаться по наитию, а сама взялась успокоить мысли. Страх подкрался к самой кромке сознания, к той части, что лежала на поверхности, которую я отчаянно защищала от ненужных эмоций; страх перед всем вокруг и ужас от самой себя чуть не преодолели барьер, который мешал им захватить меня целиком. Так, что я снова мысленно сжала в кулаке мелочные чувства и погрузила так далеко, что теперь сомневалась, смогу ли когда-то их достать. Я развернулась и окинула довольным взглядом идеально чистую поверхность сознания и вернулась в реальность, к битве.

Наконец я ощутила спиной прерывистое дыхание Эрика. Теперь Джеральдина стояла спиной к дверям, и я смогла приступить к той части плана, в которой замораживала мать и выводила друзей из замка.

Но безымянная вдруг, вместо того, чтобы атаковать, чего я от нее ожидала, сотворила огромный щит и, развернувшись, выбежала из залы. Я опустила руки, приготовленные для боя, и рванула за Колдуньей, но не успела.

Время вновь замедлилось. Джеральдина замерла на пороге и повернулась к нам лицом, тут же вскидывая голову еще выше, глядя на потолок. За ее спиной, заставив меня застонать, появился один из приспешников, с готовностью кладя руку на плечо госпоже.

Вызвав мой разочарованный вздох сквозь зубы, прямо из каменного пола начала расти стена. Абсолютно гладкие мраморные плиты, идеально подогнанные друг к другу, медленно отделяли нас от Джеральдины. Они поднимались с оглушающим грохотом, но я была не в состоянии слышать этот звук. Душащее чувство обиды и бессильной ярости оказалось сильнее, чем я надеялась, и, победно рыча, оно прорвалось на до сих пор защищенную часть меня. Теперь я вся от головы до пят была наполнена тем, что была бы рада никогда в глаза не видеть. В последний раз подняв взгляд на меня, Джеральдина усмехнулась и скрылась в коридоре.

***

Я, покрепче хватая ладонь Лили, тянул ее через галдящую толпу безымянных, которым с уходом их предводительницы стало совершенно наплевать на нас. Пользуясь случаем, я надеялся затеряться среди воюющих и сбежать, но Джеральдина опередила нас.

В своем уже порядком изодранном платье она выглядела странно и не к месту, но любые мысли об этом развеивало выражение ее лица. Она словно бы проиграла какую-то из своих многочисленных битв и, стараясь на показать этого, подняла на поверхность безжалостную жестокость. Заметив ее, протискивающуюся сквозь столпотворение и прикрикивающую на мужчин, мы с Лили неожиданно дернулись в разные стороны: я припустил прочь, а девушка остановилась как вкопанная. Вернувшись к ней и заглянув в лицо Лили, я с удивлением прочел там абсолютное равнодушие. Даже когда Колдунья добралась до нее и схватила за ухо, волоча за собой, Лили лишь покорно шагала, стараясь не сморщится от боли. Я в ужасе заламывал руки, но молчал.

Трусишка Аарон.

Эти двое, такая странная и грозная пара, подошли к краю поля битвы. Горожане каким-то немыслимым образом сражались лишь в пределах двора замка, не заступая за невидимую линию. Джеральдина отпустила Лили, позволив ей выпрямить спину и зашептала. Я понял, что это не руны, а что-то, противно напоминающее молитву; безымянная просила, чтоб ее догадки оказались правдой. В отблесках огня ее лицо отлично просматривалось — вот она поджала губы в борьбе с каким-то порывом, вот сощурила глаза и вдруг блаженно опустила веки, рукой подталкивая Лили вперед.

Перед девушкой наметилась тропа. Сами того не замечая, люди расходились в разные стороны, толпа из обычных горожан вперемешку с рыцарями в латах плавно растекалась, прокладывая путь для Лили. Я перевел взгляд на нее все также молча, не желая признавать, что виной тому не спазм в горле от подступивших слез отчаяния, как должно было быть, а простое смирение, сладко неправильное.

В красноватом свечении, исходившем от огня, медные волосы Лили стали почти рыжими. Ее платье со множеством оборок, тяжелым доспехом закрывавшее ее тело, обратилось в легкую сорочку, словно девушка вдруг вышла из комнаты ночью. Волосы разлетелись по спине, лоб стиснул венок из васильков. Ее любимые цветы нежно прикасались к прохладной коже, покачиваясь в такт движениям девушки.

Она сделала шаг, бесстрашно ступая босой ногой на осколки, обломки меча, тлеющие угли. Ее белое платье взлетело вверх, оголяя колени; Лили наклонила голову, глядя на окружающих ее людей, и шагнула снова.

Словно внимая тихому, но настойчивому зову, те, кто сражался у самой кромки тропы, замерли. Рыцари сняли шлемы, доверчиво оголяя шеи, и вышли вперед, выстраиваясь в ряды. Чем дальше шла девушка, тем больше становился поток людей в железном облачении, приходящих из глубин города, оставляющих свои битвы, и встающих вдоль пути, по которому шла девушка. Они стояли молча, совсем не двигаясь, словно в миг обратившись в камень, только глаза оставались живыми. Десятки, уже сотни глаз следили за уходящей внутрь города фигурой.

Наконец за рыцарями потянулись остальные люди города. Самые разные, в странной, порванной и окровавленной одежде, они из последних сил старались стоять прямо, поскуливая и зажимая руками раны. Словно море вдруг разошлось, открыв сухую тропу в самом своем сердце.

Лили, казалось, совершенно не обращала внимание на происходящее вокруг. Я боялся, что потеряю ее фигурку в толпе, но не видеть просвет между плотными рядами было невозможно, хотя девушка уходила все дальше и наконец превратилась в точку толщиной с мой палец. На удивление, безымянные тоже притихли, глядя на идущую по тропе с уважением.

В тот миг, когда я был согласен, чтобы это внезапное затишье длилось вечность, Лили достигла края городка и, не сбавляя хода, стала взбираться на холм. Мои пальцы непроизвольно сжались в предвкушении чего-то, для чего потребовалось поднять бедняжку на всеобщее обозрение.

Оказавшись на самой высокой точке холма, Лили развернулась к городу лицом. Она аккуратно сняла венок, словно знала, что сейчас будет, и хотела оставить его в целостности.

Когда цветы коснулись земли, а девушка выпрямилась, с диким спокойствием глядя в небо, ее ноги осветило что-то маленькое и теплое. Я чуть было не выдохнул с облегчением, когда наконец понял, что Лили горит.

Пламя, преследовавшее ее всю жизнь, было личным клеймом девушки, которое она носила с позором, вечно убегая от него и стремясь спрятаться в тени, хотя у пламени нет тени. Огонь все выставляет на показ, освещает темноту по углам, в которые мы спрятали все неправильное. Я, мысленно отвесив себе пощечину, осознал, что рад тому, что случилось. Рад, что, пусть даже в самом конце, Лили наконец приняла свое клеймо с гордостью и отдалась огню.

Она горела красиво.

Черт, что ты несешь?!

Лили не кричала и не корчилась, словно огонь совсем не причинял ей страданий. Она с улыбкой подставляла ему руки, глядя, как утопает в горячих языках. Когда огонь пробежал по волосам, с удовольствием пожирая их, Лили опустилась на колени, превратившись в сплошной столб пламени.