В время «приступов» я старался сесть на пол, заперевшись один в комнате, и перечитывать раз за разом то, что сам же и написал. Старался бороться с наступающей волной, подавляя опасное чувство, но злость не уходила.

Я схватился за голову, зная, что позволил ей забрать книгу. Если бы она подумала, что я прячу том, то напугалась бы, хотя не знаю, может ли быть страшнее, чем сейчас. Я постарался уберечь ее, дать возможность выйти из замка, потому, что боюсь, скоро не смогу управлять собой. Он зовет.

А пока, пока еще есть время, я, стараясь не думать о том, что будет, когда Тесс ее найдет, шагал по замку в поисках пера и клочка пергамента для записки. Колдуньево обиталище я видел редко и теперь лишь смутно представлял, где нахожусь.

В голове, кружась и ударяясь друг об друга, причиняя ужасную боль, выстраивались в строки слова. Я не знал еще, что напишу, но хотел подготовить ее к худшему, одновременно перебирая ругательства, которые подошли бы к моей ненависти. Не уберег, не уберег, не уберег.

Сначала Лили — она была сильной, я знаю. Но ее сестра, мать твою в туды, была сильнее. И кто бы мог подумать — у напуганных женщин, подозревающих самый ужасный исход, под боком жил тот, кто мог ее спасти. Но нет же, он испугался за свою никчемную жизнь.

Я всегда думал о том, что потеря имени не пройдет мне даром. И действительно, с тех пор, как я стал безымянным, мне постоянно кажется, что она видит. Может, сейчас Джеральдина не худшая из моих бед, но тогда она внушала мне страх посильнее, чем я сам себе сейчас.

И я побоялся — хотя моя фраза могла спасти ее, я боялся погибнуть сам. Наблюдая за Мелиссой все время до того, как она захватила сестренку, я убеждался в том, что не один безымянный на всю округу.

Старался не думать о том, что будет с Лили, больше не владеющей своим телом — но образы лезли в голову. Самое лучшее — Джеральдина обратит и ее в безымянную. С этим еще можно справится. Но я почти уверен — ее ждет лучшая роль, яркая, как ее стихия, и не оставляющая шанса. Как огонь, приходящий во время битвы.

О да, я снова знаю обо всем — но ничего не могу сделать. Признайся, Аарон, ты ничего не хочешь сделать. Боюсь за свою шкуру, чего таить. Пожалуй, теперь все Хранители понимают, что происходит — но, в отличие от меня, действуют. А я строчу прощальную записку.

Мне будет лучше уйти. У Терезы есть все — кроме верного друга и надежного плеча, но тут я бессилен. Если Джеральдина пожелает наведаться за мной — пожалуйста. Мне уже все равно. Только нужно уберечь тех, кого еще могу, хотя бы от чего-то. В остальном надежда на вторую Хранительницу, эту девушку, у которой и так полмира на плечах. А то и больше.

Мысли о Хранителях вызвали новый приступ. На этот раз гнев стал ярче. Ярко-красные звездочки рассыпались перед глазами, тело охватило нервное возбуждение, в груди фейерверком рассыпались иглы, жалящие и побуждающие действовать. Не хотелось думать о том, что именно они просили сделать.

С трудом управляя дрожащими пальцами, я сложил записку и оставил на ее столе. Поскорее вышел, ведь вид всей комнаты причинял боль, совсем не ту, что приходила от приступов. Другую, сладкую и мокрую от слез. Стряхнув с себя оцепенение и отвесив еще одну пощечину, я подхватил мешок, заполненный всевозможной утварью, и выскочил из Астровода, припуская вдоль берега.

***

Василиса оторвалась от нас и теперь шла далеко впереди, почти обнимая Джейда. Они все говорили, причем совершенно не о деле — обсуждали все на свете, не умолкая, толкались и шутили; время от времени тишину и промозглый туман взрывали громкие смешки.

Кассандра нахмурилась и не подпускала меня близко. Пришла ее очередь волочить сумку, до отказа набитую провизией, и, сколько я не старался отобрать ее, девушка только молча уворачивалась. Наконец, оставив ее в покое, я вернулся в хищные лапы собственных мыслей.

Невеселая картина вырисовывается. Мы одни — не только в темной пустоши, но и вообще во всем мире. Тащимся не пойми куда, да еще и то и дело слышится ужасающий рев, словно зовущий. Больше всего донимало осознание, что не меня.

Чтобы отвлечься от мыслей, накатывающих и сковывающих паническим страхом, я прибавил ходу, догоняя Джейда. На мое счастье Лисса больше не мучала парня, а молча шагала чуть в отдалении.

— Мы вот уже часа два, как премся в никуда! — начало звучало, словно каприз маленького ребенка. Я сморщился от отвращения и попробовал снова — не пора ли на привал?

Джейд глянул на меня и по глазам я понял, что он мысленно слишком далеко отсюда, чтобы что-либо услышать. Сдался и просто пристроился рядом, надеясь своим видом привести его в чувства.

Василиса заметила меня и затормозила, пропуская вперед, а потом и вовсе развернулась, и скрылась во мгле в обратном направлении; должно быть, предвкушала перепалку. В груди неприятно закололо, а спустя четверть часа ненависть к себе затмила все. Не сдержавшись, я снова обратился к пареньку:

— Ку-ку! — сил просто не было — меня не жалко, так о девушках подумай, — слабо надеясь, что сработает.

— Может, действительно, — Джейд всмотрелся в туман позади нас и, похоже, только сейчас отметил, что не видно ни зги — поворачивай, найдем их и встанем на ночлег. Очевидно, мы и к утру не доберемся, а идти не можем уже сейчас.

Обратный путь тоже проходил в молчании, хотя мне казалось, что голоса в голове разносятся на всю округу. Стараясь перекричать остальные, завывал зверь; тихо шептало то, что заставляло внутренности скрутится от сладкой боли, а вторил ему голос отца — холодный, как лезвие, бросая металлические блики, слишком яркие, чтобы видеть что-либо еще.

Мы ничего еще не успели сказать друг другу, как парни вынырнули из тумана в паре шагов. Похоже, Эрик взмолился о пощаде; я и сама с досадой подумала, что такой желанный источник силы, манящий и умоляющий окунуться и забрать хоть немного из его мощи, так далеко. Раздражение мелкими колючками впилось повсюду.

Пока устанавливали палатку, я успела окинуть взглядом ребят. Все как в воду опущенные. Мы не стали ужинать, просто молча спрятавшись под брезентом; почти сразу все уснули, но я никак не могла прогнать отголоски чудовищного рева, ударяющиеся о стенки мозга. Среди разгоряченных тел скоро стало нечем дышать и я, тихо чертыхаясь, выскользнула наружу, с удовольствием подставив лицо ветру. Понадеялась, что зверь уже уснул и не потревожит нас ночью.

Зря. Как будто нарочно, гул снова прокатился по долине, затихая где-то за тысячи километров вглубь материка; внезапно пахнуло жаром, море, казалось бы, лежащее так далеко, заплескало под ухом, шум волн сбивал с ног. Откуда-то полетел песок, оседая мелкой пылью на ресницах, и все стихло. Я с досадой отряхнулась, силясь привести себя в порядок. Подозрительная тишина только дразнила слух и я, чтобы отвлечься, взялась за костер; ребята спят слишком крепко, чтобы услышать треск поленьев.

И все же, не спать всю ночь оказалось не лучшей идеей. Когда солнце наконец поднялось и из палатки послышались шорохи, я уже не чувствовала пальцев, но продолжала сидеть — ведь это и было моей целью. Перестать чувствовать. Иронично; десять часов назад я упивалась чьей-то мощью, так легко передающейся. Я наслаждалась чьими-то стенаниями и мольбами, мне так нравилась бесцельная ярость; но стоило поддаться — и силы буквально переполняют, вязко затекая во все щели, и я уже сама изнываю от безысходности. С ужасом поглядев на камешек, я спрятала его под пенек, наспех установленный у костра, глубоко зарыла в глинистую землю, но энергия продолжала толчками выплескиваться, словно из свежей раны. Сейчас же я понемногу глохла к настырному зову. Пусть это и значило перестать чувствовать вообще что-либо — главное, чтобы пропало то, что я сама и притянула.

Я надеялась, что из палатки выглянет взъерошенная голова с короткими кудрями, но первой проснулась Касс. Она, зевая во весь рот, словно совершенно ничего не происходит, и мы все лежим дома, на ворсистом ковре, выгнулась, помахала руками, еще раз зевнула и только тогда заметила меня. Впрочем, ничуть не смутившись, подруга подсела ко мне, вороша костер палкой.