Алчность человеческая воистину не знает границ. Открытие для русского хлеба вольных путей сначала в Константинополь, потом, после окончания Морейской войны, в Италию и Прованс, чрезвычайно воодушевило дворянство. Были основания питать некоторую надежду на благодарность сего сословия открывателю проливов и на поддержку осторожных, умеренных шагов по смягчению суровых правил, приковавших крестьян к тощим наделам. Получаешь выгоду сам — оставь малую толику тем, чей труд служит ее источником! Сытый и полный сил мужик больше и глубже вспашет: богатство земледельца легко превращается в богатство помещика. А который к земледелию не склонен — пусть идет на заработки, зачем ему мешать?! Он же оттуда денег принесет! Подати да оброки заплатит исправно, а полезные промыслы в нашем отечестве умножатся, избавясь от вечной нехватки рабочих рук. Всем польза будет: самому работнику, владельцу его, промышленнику и казне. Чего бы не облегчить отходникам получение пашпортов, а казенным крестьянам — переход в мастеровые или в городские обыватели?!

Увы, все упования на разумность человеческого рода оказались полнейшим вздором. Клещ, впившийся в тело, скорее даст себя напополам разорвать, чем отцепит кровососущий хоботок; точно так же вело себя и благородное шляхетство, не внимая доводам здравого смысла. Его ответ на возвышение хлебных цен оказался тупым даже не по-скотски, потому как и зверю бывает присуща хитрость, а по-насекомому, что ли… Выжимать из крестьян весь хлеб, до зернышка, сверх необходимого на посев и на скудную, впроголодь, кормежку; ловить, кого можно, и сажать на пашню; вводить в имениях бесчеловечные порядки, достойные плантаций Вест-Индии. Вот вам сумма дворянской хозяйственной мудрости. В уездах степного Поволжья, издавна служивших пристанищем беглых, появились шайки «ловцов» во главе с отпускными офицерами: занявши какое-либо село, они мучительством и побоями принуждали мужиков сознаваться, что их предки бежали сюда из имения вожака шайки, а потом, якобы по закону, увозили живую добычу в сие имение. Казанский губернатор Степан Тимофеевич Греков, отнюдь не замеченный в сочувствии подлому народу, жаловался в Сенат на разорение от сих мнимых законников и вполне резонно указывал, что крестьяне родословий не ведут, а под кнутом кого угодно из предъявленной росписи пращуром признают. Не требовалось долгих изысканий, чтобы с полной определенностью выяснить: по Уложению деда правящей ныне государыни, сыск беглых установлен пожизненный, но не наследственный, и указы отца ее точно так же не причисляют потомство, зачатое крепостным человеком после побега, к достоянию прежнего владельца. Однако, эти бесспорные юридические аргументы ни сенаторами, ни самой императрицей услышаны не были. Охота на людей продолжалась. Жертвы ее в долгу не оставались: бросали на погибель семьи, сбивались в многолюдные ватаги, да и устремлялись на разбой. Провинции, уже двести лет пребывающие под скипетром русских царей, ныне были столь же небезопасны, как в первые годы после завоевания.

Во вверенной моему попечению Азовской губернии сих безобразий пока удавалось избежать. Являлись и там такие же шалуны, как на Волге: в Елецкой и Бахмутской провинциях, еще до отъезда моего в Москву. Но русские законы столь противоречивы… Вот один только шаг кто-нибудь ступит: маленький шаг, в любую сторону, — и непременно найдется указ, позволяющий за это подвести его, по меньшей мере, под кнут. А то и в каторгу, или под топор палача. Правда, смертные приговоры Елизавета исполнять запретила: велено отправлять на высочайшую конфирмацию. Сама же она поклялась перед иконой Пресвятой Девы, что во все правление свое ни единого человека смертию не казнит. Так что, всех милует. Душегубам рвут ноздри, да гонят в Сибирь. Но мне даже и такого не требовалось. Посечь легонько, под арестом подержать — и хватит. Кому вменили самоуправство, с непочтением к поставленным от государыни властям, кому подлог, кому обиду, сделанную крестьянским девкам… Тем и отвадили от самовольных действий: ищешь беглого холопа, так изволь установленным порядком подать в канцелярию прошение. Потом ждать, пока власти примут надлежащие меры. Терпежу не хватает? Ну, милый мой, у нас тут регулярное государство! Греков подобным образом действовать не мог, будучи лишь действительным статским: на три ранга ниже меня. Даже я, при всем своем влиянии и богатстве, оценил впоследствии, как много способна принести вреда сосредоточенная ненависть доморощенных рабовладельцев.

Нельзя сказать, что сии настроения были исключительной принадлежностью какой-либо одной из придворных партий. Разлитые повсеместно, они пробивались то там, то здесь. Пожалуй, всего сильнее — в настойчивых стараниях отменить вывозную пошлину на хлеб. Или снизить до символической величины. Петиции от авторитетных сенаторов подавались на высочайшее имя неоднократно, снабженные безупречными выкладками от имени новейшей науки о пользе всемерного расширения вывоза и улучшения торгового баланса. Спущенные императрицей обратно в Сенат, они находили весьма широкую поддержку. Любой несогласный обнаружил бы против себя многочисленных и ожесточенных оппонентов. Хитроумный Бестужев от вмешательства ловко уклонился, спихнув дело Шувалову и мне. Петр Иваныч тоже колебался, заставляя себя уговаривать.

— Нельзя на это идти. — Твердил я ему. — Зерно в Европе до трех крат дороже. Дадим беспошлинный вывоз — улетит со свистом, для собственных нужд ни шиша не останется. У нас города разбегутся или вымрут. Чем станем армию кормить, непонятно.

— Преувеличиваешь, Александр Иванович. Столько вывезти — кораблей не хватит. Хотя, конечно, мгновенная отмена недопустима… Насчет плавного снижения тарифа стоит подумать. При условии, чтобы в неурожайные годы прибегать к полному запрету вывоза.

— Кораблей хватит. Французы уже договорились с Махмудом о пропуске торговых судов в Черное море, с уплатою трехпроцентного сбора. Сейчас англичане отправили к туркам нового посла, чтобы добиться для себя того же. Думаю, и голландцы не замедлят. Осталось два препятствия: таможня и русские дороги. Зимний извоз наладить нетрудно, дощаники сколотить для сплава — еще проще. Все можно сделать. Вопрос — нужно ли? Зачем умножать вывоз хлеба из страны, где большая часть народа раннею весной голодает?

— Странно. Позволь спросить, в таком случае, кто для сей коммерции высочайшее дозволение испросил и дорогу за море купцам открыл?!

— Грешен, батюшка. Я и открыл. Да только не затем, чтоб с Речью Посполитой состязаться, кто больше вывезет. Все нужно делать в разумную меру.

— Ну, и как оную меру измерить, разумная она или нет?

— Да очень просто. Армия, флот и тыловые службы, достаточные для сокрушения осман, потребуют трех миллионов пудов провианта ежегодно, из них большая часть — хлеб и крупы. Под это количество нужны амбары, магазины, пристани, ластовые суда, повозки, тягловый скот… Люди нужны, способные тем хозяйством управить. Дороги надо строить. Запашку прибавить заранее. Хлопот — море, и деньги огромные.

— Ты что же, Александр Иванович, на полтораста тысяч считаешь?!

— Даже больше, учитывая гарнизоны и обозников. Теперь смотри, как красиво получилось: вся многосложная система снабжения уже почти готова, при этом не потрачено ни единой казенной копейки. Купцы сие сделали, ради прибыли! В случае войны что будет, представляешь?

— Чего тут хитрого? Турки проливы закроют, вывоз прекратится. Хлеб некуда деть, кроме как продать кригс-комиссарам. А он хранится в таких местах, из которых его водою доставлять удобно…

— Вот мы с тобою и разобрались. Вывозная торговля хлебом в размере потребностей большой армии допустима и уместна, ибо дает нам хорошо отлаженный механизм провиантских поставок и подвоза. Чуть больше… Ну, пусть будет резерв. Значительно больше — дело ненужное и вредное, потому как способствует умножению чуждых народов, в ущерб своему. Сытость благоприятствует чадородию, голод — наоборот. Согласен?