— Haji Bay? Там есть бухта? — Кейт уткнулся взглядом в лежащую на столе карту. — Может, в сем пункте тоже лучше высадиться с моря?

— Нет, Яков Вильямович. Судов недостаточно. Могу дать вам ровно столько, чтобы хватило для перевозки осадного парка и наведения мостов по пути следования. Хаджибей возможно взять с ходу, серьезных укреплений там нет. Через неделю корпус должен быть у Ак-Кермена, через две или три — овладеть им. Александр Иванович, не спорь. Ничего неисполнимого тебе не поручаю. Это ж не Бендеры, кои укреплены по всей французской науке — те можно целое лето осаждать и не добиться успеха. Со стороны Бендер осаду Ак-Кермена прикрывает генерал Левашов со всею кавалерией, как драгунами, так равно иррегулярной…

Василий Яковлевич легонько кивнул.

— Но это не единственная твоя задача. Надобно опустошить Буджак, согнать татар оттуда в средину Молдавии — или Валахии, как выйдет — и внушить страх обоим господарям. Рассчитывать на их содействие, как при Петре Великом, не стоит. Любой из этих князей перейдет на нашу сторону не раньше, чем мы разобьем турок и подойдем к его резиденции с воинской силой. А если удача отвернется — так же легко и нам изменит. Я буду вполне удовлетворен, если они займутся укреплением собственных столиц и ни во что иное вмешиваться не станут. По исполнении сего, за кавалерией останется поддержание сухопутной коммуникации между Таванском и Килией, а также, при нужде, разорение местности.

Левашов усмехнулся:

— Ежели мы с татарами будем друг за дружкой по княжествам скакать, сие дело и без приказа сделается.

— Как выйдет. Жаль, конечно: все-таки христиане. Если б имелся иной способ турецкие гарнизоны оголодить, не причиняя вреда их кормильцам, так я бы с радостью… Но жизнь своих солдат мне дороже.

Генерал еще раз кивнул, почти одним взглядом: дескать, понял. Вот странно: основатель рода Левашовых выехал на Русь, по старинному преданию, «из немец», а разрез глаз у его дальнего потомка не скажу, что совсем калмыцкий — но какая-то азиатчинка точно есть. Вкупе с жесткими складками сухого лица и разлитой в облике властностью — прям нечто чингис-хановское проступает. Этот не подведет. Если жив будет: восьмой десяток все же дотягивает. Румянцев с Кейтом тоже свое исполнят. Каждому из них в отдельности я бы не так безусловно верил, но в сем duetto недостатки обоих взаимно возмещаются. Ну, а самое трудное предстоит мне.

— Все ли понятно, господа генералы? Вопросов нет? Завтра выступаем. Порядок марша и погрузки на суда генерал-квартирмейстер фон Штофельн распишет наиподробнейшим образом: поутру шлите за предписаниями штабных офицеров. На рассвете — общий молебен. Помощь Господня нам понадобится.

Никакой военный план, да и не только военный, в ходе воплощения своего не остается в первоначальном виде. Действия противоборствующих сил и просто всяческие случайности вынуждают вносить изменения. Вопрос — в масштабе поправок. Если они лежат в пределах разумного, то не страшно; когда же сам основной замысел требует пересмотра, сие обыкновенно служит предвестием неудачи.

Задуманная мною атака дунайских городков чуть было не провалилась из-за банального каприза погоды. Вышли из лимана под слабым нордом, в бакштаг; но уже к вечеру первого дня ветер стал мало-помалу заходить, а наутро усилился и подул с зюйд-веста. Прямо в лоб, то есть. Буксировка парусных судов галерами оказалась весьма затруднительной по причине высокой волны, и пришлось укрыться в той самой бухте, которую Кейт окрестил «заливом Хаджи». Сутки ожидания не принесли перемены. Потом стало потише, но ветер оставался противным. Лавировать против него на убогих дубель-шлюпках с неумелыми командами мнилось совершенно бесполезным. Выбор предстоял простой: то ли дальше терять время, день ото дня утрачивая преимущество внезапности, за которое столь усердно спорил с Румянцевым, то ли начинать дело с теми войсками, кои способна перевезти гребная флотилия. Ну, а потом, понятно, подкрепление будет.

Неполные и устаревшие сведения от шпионов не позволяли судить о вражеской силе с полной определенностью; приказ выйти в море я отдавал с тяжелым сердцем. Однако на войне, коли станешь каждый раз дожидаться бесспорного перевеса, успеха никогда не добьешься. Надо рисковать. Или же — менять род занятий. Так что, завоевание дунайского устья было начато мною лишь с одной неполной дивизией. Кроме того, тревогу внушали лоцманы, взятые из вернувшихся при Анне запорожцев. Изрядная часть их товарищей доныне оставалась в турецких владениях и сейчас готовилась с нами биться. Те же, которые направляли ход моих судов, были пред Богом и людьми двойными клятвопреступниками. И кто им помешает изменить еще раз, если сие вошло у них в привычку?

Килия отчасти напоминает иные города, выстроенные в низких и мокрых местах: Венецию, Петербург, Амстердам… С поправкою на масштаб, конечно. Улицы представляют собой выкопанные в болотистой почве рвы, перекрытые бревенчатым настилом. При нападениях казаков, неоднократно в прошлом столетии приключавшихся, бревна убирали, а канавы использовали для обороны. Так поступили и при нашем приближении. Поскольку сия фортификация не обновлялась, по меньшей мере, с Карловацкого мира, защитные рвы оплыли и наполнились многолетним мусором: брошенные под ноги фашины, хотя не спасали от грязи совершенно — по крайней мере, не давали солдатам в ней утонуть. Не слишком упорное сопротивление турок подтвердило первоначальные предположения. Лучшие их силы стояли в днестровских фортециях, а здесь, в тылу, собрались всевозможные иррегуляры и обозники. Как только дома на перекрестках улиц, оснащенные бойницами и приспособленные для ведения огня, были разбиты артиллерией, уцелевшие неприятели отступили в городскую цитадель — за исключением изменных казаков, кои сбежали еще прежде, нежели я замкнул кольцо вокруг сей убогой крепости. Изменников в этих краях обитало аж два отдельных сорта. В слободке на правом берегу Дуная, известной как Старая Килия — некрасовцы, ранее вытесненные с Кубани; в левобережных селениях — малороссияне-мазепинцы. За четверть века, прошедшую с бегства тех и других из России, все желающие добились царского прощения и вернулись домой. Остались ярые ненавистники прежнего отечества, более враждебные к нам, чем сами турки. Я их позволил в плен не брать. Запретил лишь излишнее мучительство, какому солдаты нередко подвергали сих иуд. Ежели надо пойманного предателя убить — убей его просто и быстро. Склонность же наслаждаться чужой болью идет об руку с трусостью и малодушием.

Самым трудным в осаде Килии оказалось переволочь тяжелые орудия через все хляби земные и расположить оные для бреширования стен цитадели. А когда сия многотрудная комиссия благополучно совершилась, несшие речной дозор казаки доложили о приближении турецких галер. Препоручив сухопутные дела Апраксину и уповая на его всем известную леность, благодаря которой он ничего важного не предпримет и, следственно, ничего не испортит, занялся приготовлениями к бою гребных судов.

По сведениям греков, занимавшихся поставками амуниции, провианта и шкиперского имущества на дунайскую флотилию осман, враги обладали более чем двукратным преимуществом. Однако следовало учесть, что любые подобные расчеты нуждаются в исправлении и проверке. Все турецкие военачальники (и не только турецкие, скажу вам по секрету) безбожно завышают число состоящих под их началом воинов. Куда идет жалованье «призраков», ни для кого не секрет. Совершенно то же самое — с количеством годных к бою судов. Да взять хоть бы наш Балтийский флот: при начале недавней шведской войны Адмиралтейство числило в нем около тридцати кораблей, а вывести в море не могло и десятка. Словом, я рассчитывал на приблизительное равенство сил; а если все же у неприятелей окажется перевес, то вряд ли значительный. Его мнилось возможным компенсировать искусною тактикой и воинскими хитростями.

Но для тактических ухищрений желательно сохранять за собою выбор времени и места баталии; мы же выбирать не могли. Османы, впрочем, тоже. Наши суда блокировали Килию со стороны Дуная и прежде взятия цитадели не вправе были покинуть сию позицию. В свою очередь, единственная надежда осажденных на сикурс воплощалась в турецких галерах. Под самой крепостью множественные рукава реки, разделенные болотистыми островами, сливались в единое русло шириною около версты. Этот обширный плес казался самою натурой предназначенным для имеющего произойти сражения.