— Какого зайца?!

— Кунгурского! Простите, господин граф, совсем забыл! Сейчас принесу!

Штурман выбежал и через минуту вернулся со шкурою непонятного зверя, покрытою короткой и жесткой серой шерстью.

— А говорил, живой… Я уж подумал, так прямо за уши и притащишь…

— Издох, даже до Капа не довезли.

— Жаль. Поднесли бы государыне императрице… И почему он кунгурский?

— Туземцы так называют. Кунгурский заяц, по-ихнему — кунгуряк.

— Странно. Голые дикари, даже хлеба не видывали. Кантон не знают, Батавию не знают — а Кунгур знают?!

— Сам в недоумении, Александр Иванович. Но своими ушами от них слыхивал.

— Ладно, Бог с ними. Так бухту подходящую нашли, говоришь?

— Нашли. И людей переселили, кто согласился. Наполовину, правда, открытая; но все время, что мы там пребывали, ветер гулял меж вестом и зюйд-вестом — а с этих сторон защита есть. И слава Богу, что «Лизавета» способна идти в крутой бейдевинд, не то пришлось бы мимо мыса Горн возвращаться.

— Может, в другой раз так и сделаем. С голландцами усиливаются раздоры, ходить через Бона Эсперанца может стать опасно. У вас столкновений с ними не было?

— Мы их даже и не встречали. Тихон Афанасьич велел держать подальше от берегов — ну, кроме захода в африканскую факторию. А к заливу Алгоа, не сочтите за хвастовство, я корабль очень точно вывел. Меньше десяти лиг погрешность.

— Это в долготе? Да, неплохо. Галилеевы луны, что ли, наблюдал?

— Только в Новой Голландии. А в море по счислению шли. Юпитер со спутниками с качающейся палубы в трубу не поймаешь.

— Тогда в твоем расчете больше удачи, чем искусства. Как измерить скорость течения?

— Когда проходили Африку на восток, по сносу определил, а дальше считал постоянной.

— Ну-у, брат… Это очень вольное допущение!

— Так ведь сработало же!

— Раз сработало, на другой — обманет. Ладно, теперь давай подробно о Новой Голландии.

Подробный рассказ ничего не менял принципиально, однако включал множество тонкостей, необходимых для управления факторией на краю света, за двадцать тысяч верст от России. Просто удивительно, насколько кстати судьба послала мне эту землю! Меж Африкой и Камчаткой слишком большое расстояние, чтобы его преодолеть, не давши команде основательного отдыха на берегу. Удобные промежуточные пункты все заняты: где опередившими нас европейцами, а где и того хуже, магометанскими либо индийскими пиратами. И вот, совершенно дикая страна, с невоинственным и безобидным населением, оказалась ровно на полпути! Такую находку надо брать — пока никто другой ее не присвоил.

В сравнении с ново-голландской благодатью, индийские дела внушали больше тревоги. Тут мы взялись пихаться локтями с просвещенными европейскими нациями. А силенок-то на сие не хватает! В Индии Россия выглядит пигмеем рядом с такими гигантами, как Голландия и Англия. Хотя на другой стороне материка соотношение могущества абсолютно иное, дипломатия наша не умеет сей авантаж должным образом использовать. Или не хочет: если говорить об Алексее Петровиче Бестужеве, это слово будет точнее. Все попытки вовлечь его в мои дела натыкаются на полную незаинтересованность. Предложишь купить пай в одной из компаний — так жалуется на безденежье (а откуда взяться деньгам, если он живет на широкую ногу и свое годовое жалованье способен за один вечер в карты проиграть?) Дарить акции — дурной прецедент, да и не удержатся они у Бестужева. При первой оказии продаст или проиграет. Ну, нет у человека вкуса к прибыльным финансовым операциям! И государственного взгляда на коммерцию — тоже нет.

И все же, выбирая между вице-канцлером и сворою франкофилов, алчущих его растерзать, я не испытываю ни малейших колебаний. Следует лишь только подумать, как обменять свою поддержку на ответное содействие моим колониальным прожектам. И не продешевить! А еще — не медлить! Наискорейше нужно объявить в Гааге, что любые враждебные действия против русских в Ост-Индии или на морях повлекут за собою действенные репрессалии против голландской торговли в России. А то разговоры на заседаниях директоров Verenigde Compagnie звучат весьма задорные. Зря, что ли, шпионов держу?!

С Бестужевым у меня много противоречий, но найдутся и пункты согласия. С маркизом де Шетарди — ни одного. Любой парижанин, интересующийся иностранной политикой, ежели разбудить его посреди ночи, да и спросить: «что делать с русскими?», моментально ответит: «загнать обратно в сибирские леса, дабы лишить влияния в европейских делах». Таково всеобщее мнение. Маркиз, как и прочие, сию глупую мечту лелеет. Вот, странно: французы в повседневной жизни, наверно, самый приятный народ. Изобретательный, живой, остроумный. Министры королевские — тоже отнюдь не чудовища. Но политика, которую они ведут, прямо гнусна и омерзительна. Постоянный, хотя и не всегда формальный, союз с турками, бесцеремонные попытки диктовать свою волю всем иным державам, несносные амбиции… Тут, видимо, действует логика положения. Власть, вообще, опьяняет: испытание гордыней — самое тяжкое. Когда некое могущественное государство претендует господствовать над миром, его деятелей сия чума поражает стократ сильнее, чем обычно, и совершенно лишает чувства меры. Британцам эта заносчивость тоже не чужда; за Россию же я готов молиться, чтобы милосердный Господь избавил ее впредь от подобной заразы.

Справедливости ради, должен признать, что гордые потомки галлов вообще-то имеют повод на нас дуться. В недавней войне за польское наследство рейнский theatrum belli был для них ареною славы, на италийском — полному триумфу помешали только распри между союзниками, а вот в самой Польше народная гордость французская получила звонкую пощечину. Поддержанный Людовиком претендент — и не кто-нибудь, а его собственный тесть, воцарившийся было в Варшаве, принужден был бежать в холопском платье, спасаясь от русских, предводимых Минихом. Ответить на сию обидную оплеуху случая не подвернулось. Разумею, действием ответить. Что же касается словес… Пускай злобствуют: брань, говорят, на вороту не виснет. Если в Париже рисуют «московитов» тупыми и ленивыми варварами, кому от этого хуже? Думаете, нам? Ошибаетесь! Чем сильнее облик врага в вашем представлении искажен злобой, тем больше вы наделаете ошибок в противоборстве с ним. Вот интересно: понял или нет Шетарди, что своими интригами достиг результата, обратного желаемому? Русский гигант не задремал в азиатской праздности. С удовольствием почесав кулаки о самонадеянных шведов, он лишь задумался на мгновение: кого из недругов следующим бить?! Теперь, главное, постараться, чтобы этот выбор был правильным.

Передача дел на юге затянулась. Преемник мой, фон Штофельн, стяжал немалую славу в прошлую турецкую войну, отличившись при обороне Очакова от десятикратно превосходящих турок. Боевой генерал: деятельный, храбрый, умелый — не какой-нибудь придворный угодник. Но вот касательно исторических задач России, вкупе с проистекающими из них особенностями подготовки к будущей войне, — тут он мало что понимал. Правду говоря, мои усилия по закладке и наполнению провиантских и амуничных магазинов и подготовке перевозочных средств (ластовых судов, большей частью) непосвященному человеку должны были казаться чрезмерными. Единственный способ уберечь эти начинания от гибели заключался в детальном знакомстве нового главного командира с затеянными прожектами и составлении подробного плана, как вести оные дальше. Сие пробуждало в душе генерал-поручика присущий его нации педантизм и давало некоторую надежду на сохранение верного курса в отсутствие рассчитавшего его штурмана. Не скажу «капитана», дабы избегнуть чрезмерных амбиций. Понятно, что однолично управлять политикой империи я не мог. Да и никто не мог: даже сама государыня. Важнейшие решения были итогом длительной борьбы соперничающих сил. Каким окажется этот итог, сказать заранее никакой провидец не сумел бы.

К тому же, хотелось дождаться султанского ответа на разорение Гелин-Ишика и Суджу-кале. Ну, как Порта все же решится на войну? Переполох в Константинополе вышел знатный. Великий визирь Сеид Хасан-паша призвал нашего посла Вешнякова, кричал и ногами топал, но более ни на что не осмелился. Первый натиск Надир-шаха османы сдержали (с потерею двух пограничных крепостей), однако ясно было: персидский воитель только умножит свой напор. Ссориться в такой момент еще и с Россией — для турецкой державы смерти подобно.