– Чтобы все было, как раньше.

– Кто же этого не хочет? – Вздыхает он. – Но это же невозможно. Невозможно!

– Почемуууу? Что поменялось? Объясни мне! Я тебя люблю. Люблю. Не бросай меня, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты уходил. Мне и так плохо сейчас. Ты мне нужен. Я не хочуууу… – Ревет она. Плевать, нет у нее сил изображать гордость, будет унижаться, сколько надо, будет внушать ему чувство вины, она не даст ему уйти, просто не даст. – Я очень страшная сейчас, я знаю, я поправлюсь, я нормально буду выглядеть. Я знаю, я задолбала своими беременностями бесконечными, не понимаю, как так получилось. Но ведь у тебя будет сын, мальчик! Ты же не хочешь, чтобы он рос без тебя? Бросать беременную – это самый подлый поступок! Если у тебя кто-то есть, я просто не хочу об этом знать. Делай, что хочешь, только не уходи совсеееееем.

Коннор пытается ее остановить несколько раз, она не дает ему и слово вставить, бормоча что-то все более бессвязное. Он хватает ее за руки, за лицо:

– Посмотри на меня, посмотри. – Просит он, но она отворачивается, представляя свою зареванную опухшую рожу. – Успокойся. Никуда я не ухожу. – Он обхватывает ее руками, укладывается рядом с ней на кровати, опасливо обойдя все трубочки, тянущиеся к ней. – Тихо, тихо. – Шепчет он. Постепенно она затихает, только периодически всхлипывая. Прижимается к нему сильно-сильно. Никому она его не отдаст.

– Детка, я тоже тебя люблю. Я так скучал, – он целует ее в губы, Катя в ответ впивается в него таким страстным поцелуем – откуда только силы взялись. Господи, никогда он не понимал, что на уме у этой женщины. Ведь чуть не неделю давала понять, что видеть его не хочет. Такого признания от нее он ждал в последнюю очередь, но какое же это облегчение! Коннор только надеется, что это не воздействие лекарств, и завтра она не изменит свое решение.

Катя же думает, что бывают же такие идиоты, и чуть не поломал им всю жизнь из-за своих загонов.

Здоровье Кати налаживается, но не до конца. Она переезжает домой, где обустраивают настоящую больничную палату – каждый день капельницы и болезненные уколы в живот, после которых Катя горько плачет ещё полчаса. Она, наконец, понимает, для чего в двухэтажном доме лифт, потому что вставать и ходить больше нескольких шагов не может, и на прогулку ее вывозят на коляске. В середине срока врачи предполагают по скринингу, что ребёнок родится с особенностями. Коннор, которому сообщили первому, отреагировал довольно спокойно. Слава богу, у него компания такие препараты производит, что даже детей со спинально-мышечной атрофией лечат, а раньше был приговор. Уже своего ребенка он вытащит, что бы там ни было. Но как сказать об этом Кате, он не знает, и предоставляет это сделать врачу. Выслушав эту информацию, которую врач попытался донести максимально деликатно, подчеркивая, что уверенности в диагнозе нет, но нужно быть готовыми к любому исходу, Катя спокойно заявляет, что смысл заранее переживать, если сейчас ничего сделать нельзя, и говорит, что родит любого и будет любить ещё сильнее. Слава богу, возможность растить и обеспечивать помощью даже самого больного ребёнка, у них есть. Коннор облегченно выдыхает.

И он, и Катя каждый сам по себе постоянно думают, что это он послужил источником всех бед. Она прекрасно понимает, что никакое сотрясение мозга не могло отразиться на ребенке, это наркотики, поэтому она и простила ему все и даже не вспоминает, ну, приложил разок башкой – господи боже мой. Он, наоборот, считает, что все проблемы с ее здоровьем произошли из-за него. И чего он так взбеленился, он уже и не понимает. Ещё и развестись хотел! Сидел в Лондоне целый месяц, поставив ее в безвыходное положение. Тогда-то время и было упущено! Он буквально уничтожает себя изнутри. Если Катя умудрилась каким-то невероятным для него образом простить, то он себя не прощает. Такое ощущение полнейшей беспомощности он испытывает первый раз в жизни. Он, человек, с огромным состоянием и огромными возможностями, не может сделать ничего для своего ещё не родившегося ребёнка. Прилетает Катина мама, к его огромному горю, без Агаты. Он сам готов ехать в Москву, умолять Алекса ее вернуть, но Катя его отговаривает. Пусть побудет с отцом, ей сейчас не до Агаты, а Коннор все равно постоянно работает. Школа в этом году еще похожа на детский сад, она ничего не пропустит, а в Москве и садик хороший, и обе бабушки с ней, одна сейчас уехала, зато Галина полетела на помощь. «Обязательно ее попозже заберем, не волнуйся, – успокаивает она. – Папа ее всегда хотел, чтобы она училась в Европе, мы даже переезжать думали, он ее отпустит, убедится, что у нас все хорошо, и отпустит».

Его мама, которая вернулась, попросив у Кати прощения чуть не на коленях, постоянно живет с ними. Однажды утром проводит по волосам сына рукой: «Да ты поседел, милый». На его светло-рыжих волосах седина не особо заметна, но ему кажется, что он постарел лет на 20. Без Катиного смеха, шуточек, ее весёлых друзей, которые ее навещают, конечно, но ни о каком веселье речь не идёт, без Мушки, этот дом стал совсем безотрадным. Катя не ест, ее подпитывают только капельницы. За 7 месяцев она худеет на 7 кг. Ребеночек настолько слабенький, что ни разу за все время даже не пихнулся внутри живота и очень долго не переворачивался, поэтому врачи предрекали кесарево. Но мама начала таскать Коннора каждое воскресенье в церковь, хотя он раньше особо не замечал за ней религиозности, а сам и подавно далек от этого, но почему-то в храме становилось легче, как будто кто-то снимал с него часть ответственности за все происходящее. А, когда под конец седьмого месяца малыш все-таки перевернулся, то мама немедленно объявила, что Господь их услышал, и заполонила весь дом, особенно Катину спальню тире больничную палату изображениями католических и православных святых, посчитав, что мальчик на половину русский, а чем больше народу за него молится, тем лучше, и никакой конкуренции в таком деле быть не может. Катя подписала документы, гласящие, что операцию кесарева сечения разрешает делать только при наличие критической опасности для жизни матери и ребенка, и ее адвокаты бьются с больничными за каждую букву того, что считать критическим, пытаясь, каждый со своей стороны, снять с себя ответственность в случае неблагоприятного исхода.

Мальчик родился раньше на месяц, в апреле – очень слабый и маленький. Коннор никогда не видел таких крохотных детей – ощущение, что тот размером с его ладонь, но проверить он не может, малыш в боксе для недоношенных. То, что Катя смогла родить сама, и ребенок, в целом, оказывается здоров, кажется просто невероятным, и Грейс, полностью уверовавшая в этот момент в Христа, тут же принялась заниматься постройкой часовни при этой самой больнице, требуя, чтобы православные знаки веры сопутствовали католическим, не уверенная, чья тут заслуга больше, устроив полную эклектику внутри одной взятой часовни, но возражать ей никто не посмел и все сделали ровно так, как она замыслила.

Через три недели Коннор и Катя забирают новорожденного домой. Катина мама сразу после родов уже успела свозить дочку в спа-отель в Испании, где Катю подлечили, подкормили, и, конечно же, сделали все процедуры для лица, тела и волос, чтобы провести ее в божеский вид. «Освенцим, – причитает мама, которая всегда следила, чтобы Катя была максимально худой, и за каждый лишний грамм ругалась, но сейчас даже для нее перебор. – Да на тебя муж не взглянет! Набор костей! А волосы? Это что такое вообще? Чем они кололи тебя, чтобы все так повылезло? И раньше-то шевелюры не было. Хоть парик покупай!» Катя вообще не возражает, даже благодарна за такую заботу, уж кто-кто, а мама в красоте понимает! Каждый день расписан по минутам – массажи, обертывания, аппаратные и уходовые процедуры, прогулки. Сначала она ста метров не могла пройти, чтобы не запыхаться, а к концу второй недели уже начала подниматься на лестнице на верхний этаж в их самый дорогой номер, не пользуясь лифтом.