– Как такое могло произойти? – шипит Коннор. – Как? Суки, я убью этих адвокатов!

– Она хотела улететь в Москву, потому что, очевидно, здесь ей помощь не окажут, у Лили стоит запрет на выезд из страны. Двух хороших нянь, которых дети любили, уволили – зачем? Прислали новую, не нянька, а надсмотрщик, только и пытается сделать все, чтобы выжить Галину. Заявила, что не правильно растим ребёнка. – Слух Коннора режет это «растим». – Не по тому расписанию она ест, спит. Оставляет в кроватке плачущего младенца и не позволяет подходить, мол, должна научиться сама засыпать. Приучили, мол, ее к рукам, избаловали.

У Лили, действительно, очень плохо со сном. Иногда часами приходится ее укачивать, каждые 15 минут она просыпается. Коннор как-то спросил у Кати, была ли Агата такой же. Нет, никогда не плакала, положили в кроватку – спит. Почему-то он и не сомневался. Катя даже распорядилась перенести комнату Лили подальше от их спальни, потому что поняла, что каждую ночь слушать эти младенческие мяуканья его просто достало, но сам он попросить о таком не решался. Катя же часто так и засыпает на диване в детской, не в силах уже дойти до постели через весь этаж. Сменяют друг друга – то она, то няня, теперь, похоже, и Патрик туда пролез.

– Фашистка какая-то. – Видно, что Патрику очень сложно сдерживать свои эмоции. – Я ее просто выставил из детской, она написала заявление в полицию за рукоприкладство, не знаю, чем там дело кончится. Зато у нее есть доверенность, она единственная, с кем Лили может остаться, если Катя уедет. Конечно, она скорее умрет, чем оставит малышку с этим человеком. Тут есть пара горничных, которые только пыль вытирают, повара тоже уволили, кстати. И мы – два человека с Галиной, которые пытаемся помочь. Галина разрывается между детьми, Катей и кухней. Приходили из отдела депортации, напугали ее до смерти. По счастью, все документы оказались в порядке, но я уверен, придумают что-то, чтобы у нее рабочую визу отнять. Продолжать? – Он уже совершенно спокойно смотрит на них, понимая, что оба – и Коннор, и Джеймс, просто прибиваются к полу фактами, которые он озвучивает. – Агату отчислили из школы за неуплату. Родной отец с той же фамилией не имеет права оплатить, потому что должен доказать их родство. Апостиль на русские документы нотариус делает которую неделю. Он просто приехал и забрал ее. Это, если вкратце. Катя уже сказала своему юристу, что готова все подписать, ни цента ей не нужно, если только им с Лили дадут уехать. Ей нужно ребенка спасать. Но, видимо, не удалось договориться.

Коннора будто окатили ледяной водой. Почему он ничего не знал? Он вопросительно смотрит на Джеймса, на том на самом лица нет. Алекс увез Агату. Его девочку. Мушку. Позор какой! Что подумал Алекс? Он взял на себя ответственность за его дочку. Мог бы ему позвонить, они в нормальных отношениях. Значит, не посчитал нужным. Просто приехал и забрал. И правильно сделал. Поступил, как мужчина, как отец. И развестись тогда смог мирно, и хорошие отношения с Катей сохранить, и на ребенка никогда не претендовал, хотя дочь очень любит, но отпустил. Тяжело ему, наверное, было лишиться всего в один момент. Но вел себя благородно. Поэтому Катя к нему и обращается за помощью. И нынешний муж. Почувствуйте разницу. Вышвырнули из школы, надо же. Из школы, которой Коннор владеет. Увидит он ее еще когда-нибудь? Теперь и Катя уедет, и не останется у него вообще ничего. Господи, что же он натворил?

– Мало того, как она себя чувствует, ещё вот это вся нервотрёпка каждый день. Вы меня извините, – Патрик поднимается, – я могу вернуться в спальню ВАШЕЙ БЫВШЕЙ ЖЕНЫ? С ней постоянно должен кто-то быть.

Коннор отправляет его к себе. «Иди поспи, я с ней посижу. Никто тебя увольнять не собирается, не волнуйся, но надо было Джеймса поставить в известность, что тут такое происходит». Патрик тут же парирует, что Катя все сообщала Коннору напрямую, но ответа так ни разу не дождалась. «Уйди!» – Орет Коннор. Утром Катя открывает глаза и чувствует на себе обнимающую руку. Она совершенно не помнит, что было ночью, и удивляется, что это Патрик себе такое позволяет, хотя это приятно, когда кто-то обнимает. С усилием она приподнимается и долго сидит, не в силах встать.

– Патрик, не поможешь?

– Нет здесь твоего Патрика. – Слышит она любимый голос.

– О, милый! – Медленно, чтобы не заштормило, оглядывается она, и первая ее реакция радостная. – А где твой адвокат? – Катя с преувеличенным вниманием осматривает их спальню. – Я думала, ты без него не ходишь.

– А он мне нужен? – Уныло произносит Коннор, который хочет сказать совершенно другое.

– Ты зачем приехал?

– Соскучился.

– Боюсь, я тебя не развлеку, прости. И вообще, хоть бы предупредил, я, наверное, на смерть похожа.

Катя, действительно, очень осунулась, и не просто бледная, а с оттенком синевы. Коннору тяжело видеть свою красивую женщину в таком виде, он, сам того не желая, отводит взгляд. Она, замечая это, отворачивается от него, поджав губы. Жалость – это вообще не то чувство, которое она хочет вызывать в нем.

– Ты правду сказала? – Коннор лежит на кровати, заложив руки за голову, вставать он не торопится. И смотреть на нее еще раз не торопится. – Тогда, на последней встрече.

– Хочешь сейчас отношения выяснить? – Слабо произносит она. – Извини, мне, правда, не до этого. Можешь Патрика позвать?

– А почему я не могу тебе помочь?

– Я не знаю, почему ТЫ не можешь мне помочь! Видимо, потому, что ты все решил! Позови его, быстрее.

Коннор не двигается с места. Катю мутит так! Она прикладывает все усилия, чтобы не стошнило на ковёр. Понимает, что помощи ждать неоткуда, прикидывает сколько шагов до ванной, рассчитывает свой путь: к сожалению, спальня огромная, минимум пятнадцать шагов по прямой, там можно будет взяться за косяк и потихонечку уже, держась, доползти до раковины. Может, надо кровать в ванной поставить? Места достаточно. Или переехать в спальню поменьше. Надо подумать об этом. Собрав все силы, она поднимется, делает шаг, другой, потом наступает темнота. Приходит в себя, лёжа на кровати, Коннор озабоченно смотрит на неё.

– Милая, что случилось? Ты меня напугала.

Катя только успевает свесить голову с кровати, ее рвёт. Коннор всё-таки вынужден позвать Галину. Та отводит Катю в ванную, потом помогает лечь обратно, даёт попить, на лоб кладёт компресс, убирает в комнате, Катя просит открыть окна, ей постоянно нечем дышать, хотя в доме не жарко. Коннор смотрит на все это озадаченно, с недоумением.

– Это бывает часто? – Он пытается подобрать русские слова, так как не уверен, понимает ли Галина английский.

– Постоянно. – Отвечает та очень холодно по-английски. – Ей нужен доктор.

«Как чужой здесь. Вообще ничего не знаю про людей, которые живут в моем же доме», – с раздражением думает он. Катя опять впадает в какую-то полудрему. Он перебирает бумаги на ее прикроватном столике. Документы по разводу – кидает в корзину. Результаты анализов. Каждый столбец либо обведен красным маркером, либо помечен восклицательным знаком. Внизу жирным шрифтом набрано «Показана срочная госпитализация». А что, правда, у них в стране могут отказать в помощи беременной женщине, даже если ей предписана госпитализация? Это в клинике, где Катю все знают, где она всего несколько месяцев назад родила Лили. Интересно, как они ей в глаза смотрели. Чем им пригрозили? Лишить финансирования? Он основной спонсор всего, что есть на этом острове. Судебным разбирательством каким-нибудь? Отзывом лицензии? Да запросто найти какое-нибудь нарушение, уж для его юристов точно не составит труда к стенке припереть любого. Не зря едят свой хлеб.

Следующая бумага – письмо из школы. «С огорчением вынуждены сообщить….» От бешенства он прикусывает губу аж до крови. «Блядские адвокаты!» Решили, что это только Катина дочка, к нему не имеет отношения, отрезали ее от всех финансовых потоков. И страховку тоже, наверняка, аннулировали. А она, между прочим, болезненная. Поджелудочная плохо работает – нужно постоянно наблюдаться, лекарства принимать, диету соблюдать, но все равно гарантий нет, что резкого выброса желчи в организм не произойдет. В прошлом году отек Квинке на ровном месте. Как он тогда напугался, когда он сначала за одну минуту покрылась вся красными пятнами, а потом пухнуть начала на глазах. Хорошо, Катя не утратила, в отличие от него, способность соображать, просто подхватила ее на руки и побежала к машине, по дороге позвонила врачу, чтобы их готовы были встречать, через несколько минут они уже были в больнице, ей сразу вкололи лекарство, прям на входе, не тратя времени на путь в палату, и все прошло, как не было. Это были самые страшные минуты в его жизни. И пока он размышлял, не умереть ли ему от инфаркта, Катя уже начала показывать, как опухают губы, щеки, язык, глаза становятся навыкате. «Мы думали, ты в шарик превратишься и взлетишь». Другая бы обиделась на такие черные шуточки, но Агата в этом смысле вся в маму, никогда нет причины не посмеяться, и над собой, в том числе. Пять минут назад была при смерти, а теперь они заразительно хохочут, кривляясь, на потеху всему приемному отделению, кто смешнее изобразит задыхающегося человека.