— Вот, дорогуша, это и есть ваше хозяйство! — громко возвестил комендант, широко разводя своими заскорузлыми лапищами. — Прошу, как говорится, любить и жаловать…

Он снял с пояса огромный ключ с замысловатыми бородками, торжественно вознёс его выше правого плеча, как маршальский жезл, потряс несколько раз и вручил вконец растерявшейся девушке:

— А это вот ключ от этого сарая! Пардон, лаборатории № 2, как в формулярах указано. Храните его, как амулет Пресветлого, ибо, в случае потери, придётся иметь дело с «державниками», — комендант стал вдруг угрожающе-серьёзен, а девушке сделалось совсем худо. — Открывать и закрывать его будете под личную роспись: ваш профессор Вам всё объяснит, как и что; он уже давно тут работает.

Подсолнух насильно взял руку своей спутницы, вложил этот ключ ей в ладошку, завернул её пальчики поверх вложенного предмета и ещё потом слегка прихлопнул своей пятернёй.

В сарае пахло банным ароматом сгоревших дров, а также стоял приторный, плотный дух чего-то нечистоплотного, как будто тут переночевал гусарский полк в нестиранных портянках. Ведит, ошеломлённая уведенным возле и внутри сарая, а также ароматом настойчивых запахов, стояла, зажав пахнувший потным железом ключ в кулачке, и только глазками хлопала.

Начиналась новая жизнь.

По ходу дела выяснилось, что Ведит подчинялись, кроме рабочих в лаборатории, ещё и четыре бабы, колдовавшие возле двух закопчённых котлов во дворе. Их набрали из «тюремщиц». Кроме того, в сарае, то бишь здании лаборатории № 2, несколько женщин «из этих самых» подносили дрова и ингредиенты для «адского котла». Таким образом, бывшая аспирантка командовала весьма странным коллективом, составленном из десятка осужденных женщин, двух опытных мастеровых в годах, которые, пожалуй, сгодились бы девушке и в отцы, хотя, иной раз, поглядывали на неё очень даже озорно, а также нескольких парней, которых учёность Ведит очень сильно угнетала, и они только молча и покорно ей подчинялись.

Ситуацию осложняло и то, что в команде аспирантки оказалась «авторитетная» женщина, бывшая старостой в тюремном бараке. Эта массивная гром-баба своей оплеухой запросто могла сбить с ног иного мужичка; при виде её робел даже сам заносчивый Подсолнух. Впрочем, посмеивались, что, мол, Матушка в своё время ему всячески подмигивала, всякие такие знаки внимания оказывала: то подножку подставит, то ущипнёт игриво за попу втихаря, а комендант отчаянно от этого внимания уклонялся, прячась по всем углам. Так оно было, или это просто выдумки одуревших от нехватки слухов работяг-«химиков», — за это Ведит сама лично поручиться уже никак не могла, так как при ней Матушка вела себя с Подсолнухом подчёркнуто корректно, а тот только смущённо крутил ус и хмыкал. А жил комендант с уголовницей, мывшей полы в замке и его кабинете.

Староста имела такой пугающий взгляд из-под массивных чёрный бровей, что Ведит сразу уверилась, что та «в прошлой жизни» являлась жуткой серийной убийцей. Но, когда комендант заставил её ознакомиться с личными делами всех её подопечных, та с удивлением обнаружила, что Матушка, оказывается, была «всего лишь» скупщицей краденого. А убеждённой убийцей оказалась невзрачная худенькая девушка, тихая и незаметная. Ей жених (или муж?) изменил, и она его за такое дело хладнокровно прикончила, да так ловко, что на неё сразу и не подумали. Вкус безнаказанной крови сдвинул ей крышу на всю катушку, и она окончательно сбрендила: стала выявлять всех мужиков-изменщиков, выслеживать и убивать. Талант у неё такой вот оказался, призвание. А попалась она при попытке прикончить бывалого наёмника — тот скрутил её и сдал городской страже. С этой матёрой преступницей общаться было вполне возможно: она не сквернословила, блатной жаргон не употребляла, но не дай вам Пресветлый сболтнуть ей что-то про мужиков — она сразу начинала лихорадочно нести всякую чушь, всё больше и больше возбуждаясь и нервно ломая пальцы; её глаза блуждали. Речь становилась бессвязной, бредовой, и вам приходилось либо бежать, либо грубо приводить её в чувство, одёргивая. Кстати сказать, эта особа убивала мужчин стилетом, который носила в длинном рукаве платья, и Ведит даже прочитала, куда именно она наносила удары: кому-то — сзади в сердце, кому-то — в затылок, под основание черепа. После этого чтения ей стал понятен чёрный юмор тех, кто дал этой уголовнице кличку «Вдова», а до этого наша аспирантка даже сочувствовала несчастной девушке: как же, и мужа потеряла, и в тюрьму попала.

Но биографии уголовниц оказались не самым страшным фактом в её новой работе. Гораздо страшнее оказалось то, ЧТО делалось в лаборатории. Все сотрудники, казалось, не имели никакого понятия о температуре, времени, массе, пропорциях, поэтому получить что-либо приемлемое они смогли бы только чисто случайно, в течение десяти-пятнадцати лет, не меньше. Ведит схватилась сначала за свою бедную голову, а потом — за бумагу и гусиное перо: требовалось сделать хоть какие-то вычисления, на которые у её любимого профессора катастрофически не хватало свободного времени.

Сделать расчёты оказалось только четвертью дела. Или даже десятой частью. Её подчинённые, действительно, с точными науками не дружили (и с неточными — тоже), и даже температуру замеряли неправильно. Нужно было вдолбить им в их крепкие головы, когда именно надо начинать замеры времени, и сколько раз песочные часы должны пересыпать своё содержимое. Наблюдатель, переворачивая склянку с песком, ставил мелом отметку на доске — даже такой малости пришлось добиваться криком и беспощадной дрессировкой оболтусов-переростков. Чтобы дрова совали в топку по норме, а не столько, сколько влезет, пришлось учить безграмотных, но наглых уголовниц: за один раз вы носите в охапке вот столько поленьев, и нужно сделать вот столько ходок к поленнице. Матушка слушала её снисходительно, а Вдова, будучи послушной, оказалась удивительно бестолковой в тех вещах, которые не требовали хладнокровного убийства гулящих мужиков. Пришлось уговаривать старосту особым образом, чтобы она и за Вдовой приглядывала и не давала ей заталкивать дрова в печь со всей дури (от всей широты души). А разговаривать с самолюбивой Матушкой — это всё равно, что сутки у станка простоять: потом валишься в кровать безо всяких сил.

Ведит потребовала, чтобы котлы для уличной «варки» перенесли в такое место, чтобы ветра, преобладающие в данный период года, уносили ядовитые запахи сразу за стену замка. Шутка ли: в процессе нагрева выделялись серные газы, воняло тухлыми яйцами, а работницы умирали одна за другой. По заказу нашей аспирантки сшили матерчатые маски на лица, но упрямые уголовницы надевали их неохотно: «Да у нас такие сроки, что, чем быстрее сдохнешь — тем лучше. Или нам тут до самой стрости это ХХХ варить?!». Тогда девушка заказала для котлов крышки, не подпускала никого к ним без технической надобности, а размешивала «адскую» смесь всегда только одна баба и в маске: за провинность назначалась непременная порка после работы. Причём подобное наказание потребовала сама Ведит, так как от общения с разными типами сделалась очень злобной. А как иначе, если по-хорошему понимать не хотят???

Вообще, «запуск» уличных котлов производился только под контролем бывшей аспирантки. Она подбирала состав и массу разных компонентов для варки, отслеживала очерёдность их добавления. Одна из баб также делала мелом отметки количества переворотов песочных часов, потом давала команду размешивать смесь, когда наступал нужный момент времени — после очередной её отметки.

Ведит добилась также, чтобы двор подметали каждый день, и по нему можно было ходить смело, не задирая юбку. Пришлось задействовать коменданта: запугивать, что очень скоро вся мануфактура по уши погрузится в дерьмо. Уборкой занимались по очереди: и мастеровые из вольных, и уголовницы, и замковая прислуга. Ворчали и злились, но аспирантка оказалась свирепее всех, вместе взятых, в том, что касалось чистоты. Из-за этой уборки даже самые наглые парочки начали прятаться по цехам и сараям, занимаясь своими нехитрыми развлечениями.