Тем не менее, сидеть на одном месте в надежде, что никто его не укажет, душа не лежит. Пожалуй, пора мне включать свою голову и думать, как нам выпутываться дальше. В отрядах «ночных сов» я бывал командиром именно потому, что мог и сам выбраться из разных передряг, и людей своих вывести. Почему бы и сейчас мне не выбраться, хоть даже с грузом в виде девчонки, которая, кстати, и сама одна умеет выйти даже из глухого приморского леса?
Итак, державники знают, что Ведит ушла из города в сторону Божегории в компании старого наёмника Клеста. В первую очередь их будут пытаться перехватить на подходе к месту квартирования армии; где-то там и будет засада. Отряд, промчавшийся мимо нас, в конце дня убедится, что обогнал нас, а мы затерялись где-то на дороге, и отправит одного гонца назад — сообщить про это; остальные сядут нас дожидаться в ближайшей корчме. Из города, после донесения гонца, выйдет вторая группа: прочёсывать дорогу повторно. И это не радостно: мы же не можем сидеть в лесу неделю на одном месте, а передвигаться по глухим чащобам и буеракам, через полусгнившие деревья, поваленные буйными ветрами и долгими годами, как Ведит уже делала недавно — лично мне никакого удовольствия не доставит, тем более — с лошадью на поводу. И медленно, и ноги переломаешь.
Расположение всех дорог за годы странствий отпечаталось в моей памяти, как на типографском станке, — никакой карты не надо. И этот рисунок говорил мне, что с пешей скоростью мы далеко не уйдём. Обязательно нужна вторая лошадь. Как-нибудь усажу на неё злосчастную аспирантку, повод привяжу к задней луке своего седла — ей в пути нужно будет только за гриву держаться или за свою луку. Доедет, как на телеге.
Та же память услужливо мне подсказывала, что купить вторую лошадь не на что, тем более — за месяц до начала войны, когда цены на лошадей и мясо подскакивают. Если бы я мог покупать коней в любое время любого года и при любой политической ситуации, то и нахрен бы мне тогда сдались все эти военные заработки…
Моё богатое воображение быстро нарисовало мне все возможные варианты получения денег или лошадей, но только за все из них полагалась смертная казнь, вообще-то. Самый безобидный состоял в том, чтобы вернуться в город и взять у местного ростовщика деньжат взаймы, да только я — иностранец, не горожанин, и в ближайшее время могу погибнуть на войне. Или на эшафоте. Это не те гарантии, какие нужны этим акулам, да и повяжут меня прямо на воротах, — тот же Сазан и будет вязать, — и не дойду я ни к какому займодавцу. Ладно, проехали. Придётся заняться уголовщиной…
Ведит проснулась, выбралась из-под плаща.
— Слышь, студент, — нарочито грубо сказал я. — Ты на лошади проехать сможешь?
Девица оправила причёску, которой, собственно, и не наблюдалось. Помедлила.
— Вообще-то меня Ведит зовут, — услышал я вредный женский голос, с наездом взять надо мной верх и рулить, как захочется. Не выйдет.
— Вообще-то ты не сказала мне, что ты не парень, а девка, — ответил я. — Да, ты сказала мне, что тебя Ведит зовут. Вот спасибо за доверие! Но я ж иностранец, да хрен его знает, я ж думал, что это имя у вас общее и для мужчин, и для женщин! И фамилия у тебя — Брага, под женское спряжение (да, школьное образование не пропить!) никак не поддаётся. А я что тебе талдычу уже два дня? — я должен знать ВСЁ! От этого зависит моя ЖИЗНЬ, ну как ты этого не желаешь понимать?! Ты хоть представляешь себе, как я мог влипнуть в твоём университете, не зная, что ты женщина? Я ж там бумагу на твоё имя выправлял! Человек в ошарашенном состоянии — это ведь уже не солдат, а лёгкая мишень.
— Ты ходил в университет? — в ошарашенном состоянии оказалась сейчас моя попутчица. — Зачем?!
— Говорю ж: бумагу тебе сделать.
— Почему ты ничего мне не сказал?
Идиотский вопрос. Какой дурак скажет, куда идёт, человеку, которого вот-вот схватят державники? Чтобы его там же и повязали, голубя сизокрылого? Ага, щас!
— Потому, что женщинам многого чего знать бы и не надобно. Ту же химию, например.
— Да ты..! Ты..!
Она ж того гляди мне рожу раскарябает. Я схватил её за тонкие сильные руки:
— Так ты на лошади проехать сможешь? Да или нет?
Она вырвалась, разозлённая:
— Конечно, смогу. Я в детстве много ездила.
Я указал глазами на Чалку:
— Ну-ка, сядь в седло. Просто посиди, а я погляжу.
Девушка презрительно пшикнула, вскочила, подошла к походной сумке, набитой снедью, купленной хозяйкой избы на мои деньги, вытащила и развернула тряпицу с хлебом, отломила горбушку. Подошла к Чалке безо всякой боязни, протянула ей ладонь:
— На, поешь, хорошая…
Чалка осторожно обнюхала и аккуратно ухватила угощение своими большими мягкими губами — меня аж ревность прошибла. Ведит погладила её по гриве. Потом ухватила луку седла, ловко поставила ступню в стремя и легко вспорхнула на лошадку.
Чалка фыркнула, встряхнула кожу на боках, как будто пытаясь сбросить всадницу вместе с седлом, и покосилась на меня. Я молчал. Ведит снова её погладила:
— Хорошая, красавица, — и горделиво откинулась в седле, зажмурившись от удовольствия.
Меня кольнуло в сердце: я увидел и горделивую осанку, и женскую грацию. На лошади сидела самая настоящая наездница! «Э, да ты, никак, из благородных? — пронзила меня запоздалая догадка. — А я с тобой обращался, как с…» Но эту мысль смело начисто, и додумать я её не успел — меня заполонило непонятное чувство готовности вот ради этой девчонки расшибиться в лепёшку, — лишь бы она не попала в лапы державникам. Пока я ещё не понимал, чего ради я готов сражаться за то, что не являлось моей собственностью и завладеть чем я пока не стремился, но чувствовал, что так надо…
— Да, умеешь, — опять-таки грубым голосом сказал я, чтобы и девчонка не возгордилась, и чтобы из себя выбить непонятную дурь. — Слазь и слушай сюда, химик…
Я устроил разбойничью засаду в поллиги от места нашей остановки, в сторону от города, разумеется. Да, я был готов убить ЛЮБОГО, кого смогу, за одну лишь лошадь. На кону стояла моя жизнь и жизнь одной учёной девчонки против жизни случайного прохожего.
Я не законченный отморозок, и не могу убить того, кто мне ничем не угрожает. Не дай Пресветлый стать таким — тогда я стану бездушным ходячим мертвецом, который не будет радоваться житейским мелочам и не будет планировать будущее.
Опять-таки, выбор цели — дело тонкое. Мне не нужны крестьянские лошадки, заморенные полевой работой, так как они для верховой езды совершенно непригодные. Стало быть, я не буду убивать трудягу-сельчанина и выпрягать его кобылку из телеги.
Мой идеал — одиночный наёмник на коне. Но, сами понимаете, убивать такого на виду свидетелей мне никак не с руки: тогда все солдаты удачи станут моими заочными врагами, готовые проткнуть меня чем угодно и где угодно по закону воинского братства, а я за многие годы стал среди них фигурой довольно заметной: меня везде могут опознать. По закону подлости, когда по нашему столичному тракту скакал наёмник-одиночка, обязательно поблизости оказывалась или крестьянская телега, или другие вояки, хотя и я место подобрал удобное, — на повороте, где обзор прохожим скрыт, если они движутся из города. Да, вот такой сейчас сезон: подготовка к войне, поэтому на дороге необычное оживление. В такой период разбойничье занятие — тухлое дело, так как все дороги забиты людьми, среди которых до хрена вооружённых профессионалов, хорошо владеющих оружием и готовых любого разбойника, умеющего только топором махать вправо-влево, легко нашинковать на мелкую стружку.
Вот я и сидел терпеливо в ближайшем подлеске, ожидая, как говорится, своего звёздного часа. Пока что такой час пробил только для местной мошкары, которая нашла свою неподвижную жертву, и с восторгом кинулась пробовать её кровушки. И ничего не сделать: у меня при себе не имелось отпугивающей мази, так как такую мы покупаем уже на войне, у бабок-знахарок, за сущие гроши, а в городах она стоит бешеные деньги — вот мы её в мирное время и не покупаем, и лишнюю тяжесть в сумах не таскаем. При путешествии на сотни лиг даже иголка иной раз кажется лишней непомерной тяжестью, не то, что флакон с мазью. (Есть даже старая притча о том, как солдат, возвращаясь с войны домой пешком, на сотой лиге выдернул из воротника свою иголку с ниткой и бросил на дорогу — уж так старался облегчить свой груз.)
